И вот, когда они снова стали ложиться спать в своей "детской" комнате, Ростик снова говорит Ване:
— Ваня, я сегодня опять с тобой лягу…
— Нет! — Ваня даже дослушивать его не стал, а сказал — как отрезал.
— Ваня! — упрямо проговорил Ростик, как в прошлый раз. И только он хотел добавить, что он боится, как Ваня, словно прочитав его мысли, тут же пригрозил:
— А если ты сейчас скажешь, что ты боишься, то я возьму ремень и церемониться с тобой не буду — вмиг всю дурь выбью.
— Ваня, я же правда боюсь… — прошептал Ростик, для пущей убедительности округляя глаза.
— Кого ты боишься? Кого? — взъерепенился Ваня.
— Не знаю… Мне кажется, когда свет не горит, что кто-то в шкафу сидит, — Ростик для пущей убедительности покосился на шкаф.
— Ну, все! Где папин ремень? Сейчас я тебя отпорю…
И только Ваня сказал "отпорю", как внезапная мысль осенила его…
— Ваня… ну, Ванечка… при чем здесь ремень, если я боюсь! Я с краешка… ты даже меня замечать не будешь… можно, Ваня?
Ваня погасил свет и, пройдя мимо стоящего в лунном свете посередине комнаты растерянного Ростика, вытянулся на своей кровати.
— Достал ты меня уже! Понял? — проговорил Ваня и, помолчав немного и как бы смягчась, неожиданно добавил: — Иди, блин… ложись. Но сразу предупреждаю… если ты хоть самую малость шевельнешься, то порки тебе не миновать…
— Ладно, — с радостной готовностью согласился маленький Ростик, снова, как и вчера, умащиваясь на краю Ваниной постели…
Нет, не для того Ростик весь день хорошо себя вел и Ваню слушался, чтобы спать, когда ночь наступит, в постели своей, а для того Ростик с Ваней не оговаривался и от дома ни на шаг не отходил, как ему старший брат велел, чтобы была у него, у Ростика, возможность дальше идти по пути познания и прочих всяких интересных открытий. Ибо надеялся Ростик узнать в эту ночь, что за жидкость выстреливается из Ваниной пиписьки, да и саму пипиську тоже еще нужно было рассмотреть и исследовать повнимательней… А Ваня, когда он сказал Ростику "отпорю", вдруг неожиданно сообразил, что неспроста Ростик так настойчиво к нему в койку просится, и подумал внезапно Ваня: а что, если Ростику разрешить с собой лечь, а потом сделать вид, что он, то есть Ваня, уснул… не откроется ли здесь чего? — так коварно подумал Ваня… И вот лежат они на одной кровати, и каждый ждет терпеливо своего часа. Вдруг слышит Ваня, что Ростик как бы закашлялся, да только кашель у него какой-то ненатуральный и неестественный, — промолчал Ваня; дальше лежат… Вдруг чувствует Ваня, что Ростик его легонько в бок толкает и делает это, причем, совершенно сознательно — ничего Ваня не сказал на это, а только, изображая глубокий и непросыпный сон, задышал еще ровнее и глубже… "Ну, — думает Ростик, — пора!" Перевернулся он осторожно на бок — повернулся к Ване, лежащему на спине, лицом и даже немного придвинулся, чтобы заниматься исследовательской работой удобнее было… а Ваня знай себе спит — не просыпается! Откинул Ростик одеяло в сторону — спит Ваня пуще прежнего! Протянул Ростик руку…
А Ваня был хотя и в других трусах, но опять "семейных" — в темно-синюю вертикальную полоску… и чувствует Ваня, как рука Ростика, его теплая ладошка, коснулась через трусы вальяжно откинувшегося петушка, и тут же, по петушку скользнув, прытко нырнула в трусы… Блин! Ваня еле удержался, чтоб не вздрогнуть… Это что ж получается? Ростик, выходит, для этого так настойчиво просился с ним, с Ваней, спать? Чтоб у него, у Вани, пощупать да полапать петушка? Ростик… голубой он, что ли? Заколотилось у Вани сердце… а ладошка Ростикова, ладошка его горячая, обхватила, между тем, петушка и осторожно и нежно сжала его, исследуя на упругость… и петушок, доселе дремавший по причине индифферентного к нему отношения со стороны Вани, а также по причине некоторой усталости от всех тех изнуривших его тренировок и репетиций, какие Ваня ему полдня устраивал, одновременно слушая музыку бури и натиска, вдруг, почувствовав не совсем уверенное и на Ванино не похожее прикосновение, приподнялся, чтоб посмотреть, что это еще за новая Дуня Кулакова объявилась и откуда она тут вообще взялась… приподнялся петушок чуть-чуть, но, ощущая теплую познавательность и самый неподдельный к себе интерес, в тот же миг приободрился и, не долго думая, встал полностью, выскочив на простор из-под трусов: вот он я — любите меня!"Ну, пидарас!" — при помощи простонародного слова нелестно подумал Ваня про своего петушка, совсем вышедшего из-под контроля. Но сам — не шелохнулся, ожидая, что будет дальше… А Ростик, видя это рукотворное чудо, даже дышать перестал — снова, как и вчера, взмывая вверх, твердо торчала Ванина пиписька, но теперь в это удивительное состояние привел ее он, Ростик! Ах, как это было интересно и увлекательно…
Покосился Ростик на Ваню — спит Ваня… и тогда Ростик, чуть приподнявшись, чтоб удобнее было, и, горячей ладошкой толстую Ванину пипиську поудобнее обхватив, осторожно задвигал, как вчера, на Ваниной пипиське тонкую нежную кожу, зачарованно глядя в лунном свете, как от этих его движений появляется и скрывается на гриб похожая пиписькина макушка… "Ни хуя себе… метаморфозы! — мешая слова, принадлежащие широким народным массам, со словами, значение которых массы широкие не знают, замысловато подумал Ваня, чувствуя на своем петушке теплую Ростикову ладошку, сжатую вокруг петушка в кулачок. — Это он… блин, он что — дрочит мне, что ли? Хуй мой дрочит… " Лежит Ваня, спящим прикинувшись, и никак не может сообразить, что же это все значит, а самое главное — что ему, Ване, сейчас делать… Продолжать лежать, ожидая, что будет дальше? Прекратить немедленно этот творимый Ростиком беспредел — свет включить и Ростика, не откладывая до завтра, с пристрастием допросить, кто научил его так делать? Отдубасить маленького Ростика, чтоб навеки отбить у него охоту лазить к пацанам в трусы? А может, продолжая "спать", просто перевернуться на живот и — таким образом лишить Ростика доступа к петушку? Что, что делать?! Лежит Ваня на спине, раздвинув ноги, и так ему, Ване, этот творимый Ростиком беспредел приятен… никогда ведь еще ему, Ване, никто так не делал — все сам да сам… труженик, одним словом!"Неужели, — думает Ваня, — наш Ростик голубой? Или это, — думает Ваня, — еще ничего такого не значит?" И вспомнил Ваня внезапно, как один раз… да, один раз он, то есть Ваня, и друг его школьный, Вовчик с первого этажа… как они в шкаф однажды забрались, и там, в темноте платяного шкафа, трусики приспустив, друг у друга петушков в темноте рассматривали и один одному их, петушков, в шкафу дрочили… ну, может быть, не совсем дрочили, а только дергали да сжимали, но всё равно… вот, блин, дела! Про этого Вовку Белковского потом говорили… ну-да, в седьмом классе это было, они занимались тогда во вторую смену… и про Белковского поползли слухи, что его, когда он остался в классе после уроков дежурить, несколько старшеклассников защеканили — дали ему пососать… и он, то есть Вовчик, будто бы не очень сопротивлялся… и даже… даже, как говорили, совсем не сопротивлялся — у всех отсосал… ну, блин, дела! Ваня вдруг вспомнил, что, едва только слухи это появились, Вовка, ни с кем в классе не попрощавшись, внезапно исчез — перевелся в другую школу… и даже во дворе стал всех избегать, а потом они, Белковские, вовсе съехали — в другой город уехали… говорили, что Вовку этого будто бы щеканили уже другие старшеклассники — в другой школе… Да, забыл он, Ваня, обо всем этом забыл… а ведь все это было: дрочили они хуи друг другу, сидя у Вовки дома в платяном шкафу, но чья это была инициатива, теперь уже не вспомнить… хотя, разве то хуи были? Так, карандашики… Ваня с высоты своих полных шестнадцати лет хотел даже улыбнуться, на секунду расслабившись в тёплой и даже горячей ладони сопящего Ростика, но вовремя спохватился, что улыбка может выдать его неспящее состояние… а состояние, справедливости ради мы должны сказать, было у Вани очень и даже очень хорошее, — Ростик, по малолетству своему потеряв бдительность, вовсю ласкал Ваниного петушка, и Ваня уже невольно чувствовал, к чему дело идет и чем это все сейчас закончится…
Ах, как приятно и даже очень приятно было Ване! Даже возникло горячее, из сердца идущее желание прижать Ростика к себе, обнять его — крепко-крепко, поцеловать его, как утром, в стриженую макушку… но Ваня удержал себя и не позволил себе каких-либо голубых вольностей, потому как он, Ваня, голубым не был. Ростик, может, и был, а он — нет! И вообще — дикость… "Завтра… — подумал Ваня, сдерживая из последних сил свое возбужденное дыхание, — завтра что-нибудь я придумаю, как обо всем у Ростика разузнать… кто его научил так делать… и кому он еще так делал… отдубасю его завтра по первое число… а сегодня… — подумал Ваня, сдерживая дыхание, — сегодня пусть уже… пусть доделывает свое голубое дело до победного конца… " И только Ваня так пораженчески подумал, как почувствовал такую сладость необыкновенную… Ростик замер, приоткрыв рот: Ванина пиписька, вдруг задергавшись в его, Ростиковой, руке, неожиданно выплеснула из себя тонкую струйку, и струйка эта, упруго подлетев вверх, горячо шлепнулась Ростику на руку… блин, Ваня даже дернул ногами во сне! Кончил Ваня… и ничего вроде не делал — все за него Ростик сделал, а сердце в груди колотится, и даже жопа у Вани вспотела… "Ну, Ростик — пидарёнок маленький… завтра я тебе учиню допрос!" — думает Ваня, лежа на спине, а самому так пусто внизу живота и так легко и приятно, что думать вообще ни о чем не хочется. А Ростик, уже зная, что пиписька Ванина теперь сделается мягкой и уже не такой интересной, понюхал руку свою, Ваниной малафьей обделанную, вытер руку о край простыни и, думая, что это не последний раз — что впереди у него еще две недели, опять заботливо укрыл Ваню и себя одеялом и, незаметно к Ване прижавшись, уснул, вполне удовлетворенный первыми шагами на пути своих исследовательских изысканий… И вслед за Ростиком вскоре Ваня уснул, так и не решив: Ростик, брат его младший, уже голубой или еще нет.
*****
А утром Ваня, опять проснувшись первым, опять обнаружил, что спит Ростик, сбоку к нему, к Ване, плотно-плотно прижавшись, рукой одной его, Ваню, обнимая, и он, Ваня, Ростика, крепко спящего, тоже обнимает и даже немного к себе прижимает, и так хорошо ему, Ване, теплого Ростика к себе прижимать… в одно мгновение вспомнил Ваня всё-всё, что было вчера: и как спящим он, Ваня, прикинулся, и как Ростик его петушка окучивал… и какие у него, у Вани, по этому поводу мысли были — догадки и подозрения… лежит Ваня — думает: "Ну, а если он голубой… что теперь — убить его?" — и дальше думает: "Ерунда всё это! Как, бля, в таком возрасте можно быть голубым? Он же маленький еще… " — и снова думает: "А если, бля, голубой… то что надо делать — дубасить его или нет? И вообще… что делать?!" Покосился Ваня на Ростика, в бессознательном сне к нему прижавшегося: теплый Ростик, родной… наклонился Ваня невольно и, не думая, какой Ростик ориентации, поцеловал его, спящего, в стриженую макушку… ах, Ростик, Ростик! Какая разница, какой ты, Ростик, ориентации — все равно ты любимый… и самый лучший! И хоть он, Ваня, никаких телячьих нежностей не позволял себе с Ростиком и даже Ростика иногда третировал и напрягал, но… разве он, Ваня, не любит его? И если кто-нибудь… когда-нибудь… если кто-то обидит Ростика… если какой-нибудь пыльный ублюдок с черепом, наголо бритым и изнутри от рождения деформированным, хотя бы искоса на него, на Ростика, посмотрит… — добрый Ваня невольно сжал кулаки… и только тут почувствовал лежащий на спине Ваня, что опять, как вчера, упирается ему в бедро вздернутый Ростиков краник. И любопытно Ване стало, что там у него, у Ростика, на самом деле. Толкнул он тихонько Ростика в бок, проверяя, крепок ли утренний сон у младшего брата, — спит Ростик — не просыпается… оттянул Ваня резинку Ростиковых трусиков-плавок и едва не присвистнул от удивления: нет, с его, Ваниным, петушком равнять было нечего, но и не карандашик уже там, у Ростика в трусиках, был… не карандашик, а маленький такой огурчик, твердо торчащий, и вокруг этого вздернутого огурчика, у самого-самого основания, уже несколько волосков росло… даже, может, с десяток волосков. "Ну, блин — краник… какой он маленький? У него, блин, уже не краник, а почти петушок! — несколько растерянно и в то же время не без некоторой гордости за младшего брата подумал Ваня, осторожно отпуская резинку Ростиковых трусиков назад… И вдруг он, Ваня, почувствовал такой необыкновенной силы ответственность за маленького Ростика, что даже дыхание у него, у Вани, перехватило. "Сегодня же с ним поговорю, — твердо решил Ваня. — Кто еще с ним поговорит, кроме старшего брата?"
— Ростик, Ростик… просыпайся! — Ваня нежно затормошил Ростика, предварительно убрав его сонную руку со своей юной мужской груди. — Слышишь? Просыпайся…
— М-м-м, — сказал Ростик, не открывая глазки.
— Просыпайся… — повторил Ваня.
— М-м-м, — повторил Ростик, не открывая глазки.
— Просыпайся, блин! Мычишь, как корова… а ну, вставай! — у Вани, шестнадцатилетнего студента первого курса технического колледжа, вмиг — по причине отсутствия всякого педагогического такта — испарилось терпение смотреть на Ростиковы в бессознательном состоянии демонстрируемые понты.
Услышав, что его, Ростика, уже сравнивают с коровой, он, Ростик, мгновенно открыл глаза и, инстинктивно и бессознательно прикрыв ладошкой оттопыренные трусики, в один миг соскочил с Ваниной кровати. Но Ваня уже успел получить некоторый заряд самодосады, и потому дальше все получилось спонтанно.
— Ты зачем моего петуха трогал? — неожиданно строго проговорил Ваня, и взгляд Ванин мгновенно наполнился бесконечным педагогизмом.
— Какого петуха? — Ростика царапнуло слово "трогал", но Ростик, еще ни о чем не догадываясь, удивленно округлил глаза.
— Какого… такого! Ты зачем его трогал? — еще строже произнес Ваня.
— Кого, Ваня? Я никого не трогал, — попытался Ростик безнадзорно уйти от настигающей его ответственности.
— Хуй мой — вот кого! Ты зачем его вчера дрочил? — Ваня, исчерпав запас педагогического терпения, перешел на язык, понятный самым широким массам любого возраста. И Ростик… маленький Ростик не был исключением — он тоже относился к этим безымянным массам, то есть маленький Ростик знал, что слово "дрочить" означает самодостаточно раздражать свою собственную пипиську с целью получения эротического удовольствия, но только стеснялся Ростик произносить это грубое слово вслух и потому никогда это слово не говорил. А Ваня сказал… и прозвучало это слово в Ваниных устах естественно и даже небезобразно.
— Что я делал вчера? — переспросил Ростик, но переспросил он не потому, что не понял Ваню, а переспросил исключительно для того, чтобы выиграть хоть секундочку времени.
— Хуй мне дрочил — вот что! И нечего дураком прикидываться! Я спрашиваю: ты зачем это делал? — еще строже проговорил Ваня, студент первого курса технического колледжа.
— Ты же спал, Ваня… — еще не веря, что тайное стало явным, удивленно проговорил Ростик и вдруг… вдруг поняв, что он, Ростик, влип, и влип по-крупному, и что теперь, наверное, пока мамы и папы нет, Ваня его убьет, Ростик, глядя на Ваню круглыми неотрывными глазами, неожиданно искривил лицо… глаза его мгновенно наполнились слезами… и Ростик, всё так же неотрывно глядя на Ваню, без всякой хитрости и прочего лукавства заревел. — Я… его… не трогал… он сам… я только… только посмотреть… посмотреть хотел…
— У себя смотри, если хочешь… Тебя кто этому научил? — Ваня, невольно растерявшийся при виде такой несознательной реакции со стороны Ростика, чуть убавил накал строгости в своем по-прежнему педагогическом голосе.
— Никто… я только… посмотреть… посмотреть у тебя… — заливался горючими слезами стоящий перед Ваней Ростик. — Большой он… или какой…
— А дрочил зачем? — продолжая допрос с пристрастием, Ваня еще чуть-чуть непроизвольно убавил в голосе накал взыскательной строгости.
— Я… я не дрочил его… я сам… я сам не знаю… я… нечаянно… — заливаясь слезами, вел диалог со старшим братом горько плачущий Ростик.