Похоже, поторопился. Во-первых, вокруг ивы надо было бежать в другую сторону, тогда бы я оказался к Наташке и тете там, где моему взору открылись бы две обнаженные спины, ну и все что к ним ниже прилагается, в обрамлении песка и солнца, а не две головы, уложенные подбородками на руки, локтями ко мне. Во-вторых, сам бы не попал им на глаза, почти в упор. Словно на расстрел, особенно карими бесенятами.
Дело в том, что когда я ползал, осваивая партизанскую науку, мои семейные трусы выдали меня, забились сырым песком, что тетя не преминула заметить.
— Наташ, он не подглядывал, он — подслушивал! — немного повернувшись к ней, сказала она. — Видишь на трусах мокрый песок. А мокрым, он может быть только под ивой. В жару она плачет, и там сыро… Что с ним делать будем?
— Пусть под нее обратно лезет! — фыркнула Наташка и опустила лицо на руки.
— Иди сюда, — позвала меня тетя.
Я подошел. Не вставая, она протянула руки и сдернула с меня грязные трусы. Ладошкой стряхнула с волос лобка, моего безынициативного "отличия" , прилипший песок и заставила переступить ногами через спущенные темно-синие "паруса".
Это было несколько неожиданно — для Наташки, из-под ее рук и, якобы опущенной на них головы, я отчетливо увидел один карий глаз. Тетя не видела, — знала, Наташка смотрит, поэтому она немного дольше, чем того требовала необходимость, повозилась с моим "отличием". Со стороны это выглядело — даже не знаю, ну как мать отряхивает измызгавшегося сына или бабушка — внука. Если, конечно, не брать в расчет, что от движений ее ласкающей ладони "отличие" стало приподниматься.
Как только оно приобрело вид "не юноши, но мужа" , тетя, двумя сомкнутыми пальцами, легонько шлепнула по кончику и сказала:
— Иди, в реке обмойся…
Наташка отвернулась. Не удержалась — хмыкнула.
Это было наказание и, по лукавому выражению глаз тети, я его заслужил. Что ж — развернулся и пошел к воде, теша себя мыслю, что вернусь к ним голым. Грязные трусы тетя откинула к мостику для постирушек, подтверждая или скорее утверждая и постановляя.
Я окунулся, но далеко заплывать не стал. Лег на мелководье. Теперь я не слышал, что говорила тетя Наташке, зато хорошо их видел. Точнее черную и русую головы. Тетя расплела клубок, а Наташка вообще никогда не их заплетала, — у нее были волосы до плеч, с прямым пробором и концами колечками. Как только, я удалился на приличное расстояние, Наташка повернулась к тете и стала ее допытывать.
О чем? Думаю, я тогда правильно догадался. Они говорили о моем отличии от девчонок. Может, не конкретно о моем, но в общем, — уж точно. Наташка так была увлечена расспросами. Совсем забыла, что мне ее видно, приподнялась на локтях, предоставляя моим глазам груди. Заразительно засмеялась. Мне стало интересно, и я направился к тете.
Как только вышел из воды, стал приближаться, их оживленная беседа прекратилась. Наташка снова отвернулась, делая вид, что загорает. Словно уснула на солнце. Приблизился, но ложиться на песок не стал.
И вовсе я не такой наглый, как можно подумать. Честно, хотел лечь рядом с ними, но поднялась тетя. Встала во весь рост, ко мне лицом — естественно, и всем остальным — вскинула руки вверх, сплела над головой пальцы и произнесла:
— Пойду, окунусь…
При этом она еще выгнула поднятые руки как-то так, что ее груди прижались друг к другу, живот втянулся, лобок обозначился курчавыми волосиками. Ноги были плотно сомкнуты. От великолепной картины обнаженного женского тела, мое "отличие" подскочило и сделало легкий реверанс тетиной красоте. Естественно, это не ускользнуло от карих бесенят Наташки. Краем глаза, я увидел, как они приковались ко мне, точнее к моей нижней половине — "отличие" снова сделала реверанс. Она даже не удивилась, что передо мной тетя встала обнаженной. Сейчас Наташку интересовало мое "отличие".
— Ну, я пошла, — проговорила тетя.
Мимолетно, движением снизу вверх, она огладила ладошкой "отличие" , оно вскинулось и несокрушимо замерло.
Сибирская Афродита удалялась навстречу речной волне — омыться в пенистых водах и вернуться обновленной, а я стоял, как юный бог Солнца Аполлон, и не было даже фигового листика, чтобы прикрыться от карих бесенят золотоволосой Гебы.
Повторяю — это я сейчас так лихо выкрутил, про дочь Зевса и Геры богиню вечной юности, тогда я о ней ничего не знал, но разве оно что меняет?
Наташка на меня смотрела, как богиня с Олимпа на своего суженного полубога Геракла. Точно вам говорю! Принимая позу сфинкса, она пододвинулась ко мне. Плотно сомкнув коленки, уперев ягодицы на пяточки, протянула руку и дотронулась.
— Ой! Он сейчас лопнет…
Еще бы не лопнул! Я полагал — сойду с ума. "Отличие" подпрыгнуло и закивало ее продолговатой, изящно изогнутой кисти, с длинными пальчиками, как жеребец в цирковом поклоне. Если б меня не охлаждала одна мысль: "Резкая перемена в Наташке, результат беседы с тетей или взяло верх любопытство?" , — наверное, я бы разрядился прямо ей в лицо. Мне пришлось его схватить и отвести…
— Сегодня, ты уже дрочил? — неожиданно спросила она, прищурив карих бесенят.
— Нет…
Вопрос меня озадачил, на него я ответил автоматически: Делал? Конечно, не делал! Я вообще этим не занимаюсь! И только потом до меня дошло, что Наташка не спрашивала меня: "делаю ли я?" , она спросила "сегодня, ты уже делал?".
— Подрочи… — прошептала она. — Тетя сказала: терпеть вредно. Болеть будет, если не подрочишь. Она мне книгу об этом дать обещала.
— А ты?
— Я… — Наташка сделала паузу. — Я потрогаю его. Можно? Он так смешно подпрыгивает!
— Я тоже хочу тебя потрогать.
— Где?
Хотелось сказать: где золотистый пушок, но, Наташка сидела очаровательным сфинксом, плотно сомкнув колени, и доступа к нему не было, зато груди она уже открыла, не стесняясь, показывала.
— Сосок… — ответил я.
— Только, я вставать не буду…
Наташа развернулась вполоборота, грудью под мою руку, а сама ладонью осторожно огладила мое "отличие". Оно потянулось за ее тонкими пальцами. Я сделал ладонь лодочкой, Наташка доверчиво положила в нее левый сосок, он потерся об мою кожу, набух.
— Ну, дрочи — шепнула она, прислонившись пылающей щекой к моей руке, что держала ее грудь.
Я был уже на грани, и упрашивать меня долго было не надо. Ухватив "отличие" ладонью другой руки, я оголил головку…
Наташкины карие бесенята раскрылись до придела, она наблюдала, как я, то скидывал крайнюю плоть, то накидывал, пока не стрельнул белым сгустком, из-под пальцев на песок полилось тягучими каплями. Запрокинув голову, я прорычал что-то нечленораздельное.
— Тебе хорошо было? — спросила она, когда у меня перестали подрагивать ноги от наслаждения.
— Как тебе утром…
— Дурак! Отпусти! Тетя идет…
Я убрал ладонь, высвободил маленький розовый сосок, Наташка быстро распласталась на песке, спиной к солнцу, и отвернулась.
От реки, словно прогуливаясь, не спеша шла тетя. Собирая мокрые волосы, отжимая, она посмотрела на мое сдувающееся, "отличие" , с перламутровой капелькой на кончике, улыбнулась.
— Ступайте купаться. Вода — прелесть…
Наташка надулась. И что, я такого сказал? Но, как только тетя спросила: "не натворил ли я чего? Пока ее не было" , — она предпочла помотать головой в отрицании и побежать к реке. Наташкины ягодицы, красные от легшего на белую кожу свежего загара, красиво переминались от передвижения, бедра немного раскачивались. Созданный быстрым бегом встречный ветерок приподнимал с ее плеч русые волосы…
Первый раз я увидел, как бежит девчонка. Конечно, и в школе, и во дворе, они, девчонки, не всегда ходили пешком, — носились, как угорелые, но вот так, обнаженной с перекатами мышц буквально по всему легкому стройному телу! Причем, покрытые естественной жировой прослойкой, мышцы не выпирали как у мужика, плавно толкали ее тело вперед. Наташка летела, лишь слегка касаясь маленькими ступнями песка.
А как вошла в воду! Осторожно, раскинув руки, толкая волну ножками. Когда река обласкала ее красные от загара ягодицы, Наташка вздрогнула, остановилась и, рывком, сделала несколько шагов. Волна захлестнула ее спину, грудь, она как бы уперлась ладошками о воду, приподнялась на цыпочки, выкинула руки вперед и легла на волну. Перевернулась на спину и, плавно работая ножками, поплыла. Все это было так естественно, так органично с окружающей нас природой, что я залюбовался.
Наташка, Наташка! Как она легко и свободно чувствовала себя обнаженной. А ведь только вчера сидела в "ГАЗике" и комкала подол платья. Раскрылась бутоном цветка под лучами солнышка. Расправила незабудка-пригожница нежные лепестки, заблагоухала. И с чего бы? . .
Я быстро списал все на лето, — была бы зима, сидела бы сейчас Наташка на дедовском кожаном диване, в толстенном свитере джинсах, шерстяных носках, и читала Вильяма Шекспира собрание сочинений в восьми томах…