— Тихо, тихо, Любочка! Что ты? Ну? Ну, показывают детки друг другу письки, подумаешь, большое дело! Или хочешь сказать, что к тебе в детстве какой-нибудь вовка в трусы не лазил!? Небось сама ему и подставлялась! А? Разве нет? Ну, то-то. Не убил же он Милочку, не искалечил! — Марина гладила вздрагивающую в рыданиях Любу по голове. — У меня вот вообще двое старших братьев было. Так когда у меня лет в восемь засвербило, я их сама обоих совратила. И откуда знала-то, что и как надо делать! Они и заметить не успели, как я их окрутила и отымела. А сейчас детки свободнее, чем раньше, и тем более у Милочки раннее развитие. Вон наши мальчики как на нее смотрят! Того и гляди оприходуют.
Люба подняла заплаканное лицо на мальчишек.
— Пашенька! — всхлипывая выдавила она. — Это что: п-правда? Лешенька! Мальчики! Вы что: Милочку: хо: хотите? Мою маленькую девочку? В ее крохотные, розовые дырочки? Да?
Пашка подсел к ней, приобнял, тихонько поцеловал под ушко, погладил по груди и прошептал:
— Конечно, Любочка! И тебя хотим, и Милочку хотим! Потому, что мы вас любим, — его губы поцеловали ее шею, поймали ее заплаканный рот.
Вздрагивая от рыданий, Любочка ответила на его поцелуй, полностью отдаваясь его рукам, губам и языку, и ей раздвинули ноги, и Марина нырнула лицом в ее промежность, и Лешка освободил ее груди, и стал сосать, и Милочка подлезла в их кучу-малу, и нашла ее безвольную руку, и положила ее себе между ножек, и потерла ею свой пирожок, прилаживая большой палец к своей дырочке, и ладонь послушно ожила.
И когда Любочка кончила, мальчики посадили их с дочкой рядышком, и синхронно ткнули свои залупы в их податливые после оргазма рты. Люба, натянутая на Пашкин хуй, только косилась на старательно сосущую Лешку Милочку, грустно вздыхая, но не забывая причмокивать и постанывать, скользя губами по жесткому змею. А потом они с дочкой так же синхронно сглатывали и вытирали мокрые рты, глядя друг на друга с каким-то новым, но при этом одинаковым выражением на лицах.
— И тебе это нравится, Милка? — тихо спросила растерянная Люба.
— Не знаю, — отозвалась девочка. — Мальчикам нравится: а мне не жалко.
Марина выдержала паузу, позволяя дочери с матерью безмолвно установить новые, все меняющие в их жизни отношения, и произнесла.
— Ну все, девочки! Хватит филонить. Вода стынет. Люба, поворачивайся к двери передом а ко мне задом. Так. Раздвинь попу. Расслабься. Смажем: В-о-о-т. Зажми пока. Сейчас еще одну. Та-а-ак. Сожми попу. Садись пока на полотенце. Следующий. Так. Милочка, расслабь попку. В-о-о-от. Теперь сильно-сильно сожми и сядь к мамочке. Павел, помоги мне.
Паша взял из ее рук клизму, наполнил, подождал, пока женщина, наклонившись вперед и закинув полу халата на спину растянет ягодицы, и стал массировать смазанным в креме пальцем ее горячее очочко. Вдруг упругое препятствие исчезло, палец по инерции сколзнул внутрь и тут же был зажат мощным сфинктером.
— Куда?! Что, не терпится, — усмехнулась Марина, — не долго осталось. Вставляй.
Колечко разжалось, и потрясенный Пашка вытянул из него палец. Ну ничего ж себе у нее попа! Впечатленный Пашка ввел трубочку клизмы женщине в подрагивающее отверстие и медленно опорожнил.
— Давай еще одну. — сказала она, сжимая ладонью ягодицы.
Следующая клизма перелилась в ее прямую кишку, и Марина, придерживая халат, присела на полотенце рядом с девочками.
— Ну, как самочувствие? Хорошо? Тогда три минутки сидим и потом потихонечку встаем и все вместе идем в туалет. А мальчики пока здесь все приберут.
***
Первой, минут через сорок прибежала веселая Милочка. От нее пахло мылом и немножко туалетом. Она плюхнулась на полку и затараторила:
— Ффуу-х, чуть не обкакалась, ненавижу клизмы, фу, гадость, Павлик, а ты правда хочешь мне свою штуковину засунуть? Мамка говорит, что не влезет, а тетя Марина, что влезет, только надо осторожно, а мамка смешно пукает, хи-хи-хи, так — пр-р-р-р-р-р-р-ч! Хи-хи-хи!
Слушая ее щебет, Пашка представил себе как их девочки, попеременно усаживаясь на унитаз и шумно делая свои дела, одновременно обсуждают как они будут их с Лешкой удовлетворять. С одной стороны он чувствовал легкую брезгливость, а с другой — нетерпение. Почему-то его переполняло это темное по своей природе, агрессивное желание втиснуть змея в чужой зад, наполнить беззащитное нутро своим семенем, заставить свою жертву извиваться и паниковать — а не порвет ли он униженно поставленную жопу, а не обделается ли позорно жертва под своим ебарем, удержит ли внутри кишки газы или будет попердывать, стыдливо поджимая зад как побитая собака.