Полуприсев на колени у моих брюк, она вытягивает руку вниз и в ладони её оказывается мой мобильный телефон. Выпрямляясь, она одним движением пальца опытного мобилографа включает фотокамеру и наводит на меня крохотный объектив. Лёгким покачиванием телефона она явно добивается наиболее подходящего баланса света и тени.
Мне знакомы её движения, я сам чересчур часто в своё время использовал телефон в качестве фотокамеры.
Я бы закусил губу, если б мог.
Слышится щелчок затвора фотоаппарата, имитируемый динамиками телефона. Чуть-чуть закусив губу — ей-то не мешает скотч — Настя слегка меняет положение телефона и раздаётся новый щелчок.
Увековечивающий на фотоматрице изображение совершенно обнажённого и немного ёжащегося от холода парня, скованного по рукам, ногам и подмышкам — хорошо хоть благодаря ракурсу съёмки не видно паяльника — с ленточкой скотча на рту и со всеми признаками определённого физического возбуждения.
Весь дрожа от озноба и некоторой опаски, я вдруг обнаруживаю с удивлением, что по крайней мере части моего организма не холодно.
Той, куда вошёл паяльник.
— Ммм-мм-мм? . .
Смотрю на Настю.
— Что-то не так? — Она чуть поворачивает телефон и делает ещё один снимок. — Мне казалось, что тебе нравится твоё нынешнее положение.
Она улыбается; в глазах её словно стоят две искринки. Температура сзади медленно, но неуклонно растёт.
Что происходит?
Паяльник же был бутафорским? С другой стороны, оковы тоже были бутафорскими, но здесь она использовала уже другие оковы, и где гарантия, что она точно так же не подменила паяльник?
Я вновь мычу.
— Мне думалось, что тебе нравится боль. — Настя, никуда не спеша, продолжает делать снимок за снимком. — Ты с таким неподдельным удовольствием рассказывал о ней.
Новое наведение фотообъектива на цель.
— И слушал:
Ещё один щелчок.
— И даже причинял.
На миг остановившись, то ли ради передышки, то ли ради пристального взгляда на меня, Настя облизывает губы. Лицо её и её румянец выдают в очередной раз уже не однажды виденную мною трудноизъяснимую смесь смущения и радости.
Мне уже не до смеха.
Ощущение нагревающегося металлического столбика внутри становится попросту физически дискомфортным.
Дёргаю ягодицами, пытаясь избавиться от него.
— Какой глупый, — комментирует со всё той же прилипшей к лицу улыбкой Настя, делая очередной снимок. — Так ты только загонишь его глубже в себя.
Мычу от боли.
Конечно же, всё произошло именно так, как предсказала стоящая передо мной девчонка.
— Ты не сопротивляйся. Расслабься.
Глаза Насти уже не просто блестят. Они сияют как две звезды.
— Тебе понравится.
Пытаюсь отдалить свой зад как можно дальше от пламенного столба внутри меня, выгнуться, оторвать своё тело от прочной пластиковой доски, но проклятые оковы на руках, ступнях и коленях не позволяют мне отклеиться ни на сантиметр от ненавистного ложа, не позволяют даже выгнуться дугой, как в актёрском своём лицедействе около получаса тому назад проделывала это Настя.
Хриплю.
— Неужели же так больно? — театрально огорчается Настя, явно кого-то копируя. — Hастоящий джентльмен просто обязан уметь терпеть боль.
Не слушая эту сумасшедшую и даже не тратя энергии на мысленное выдумывание для неё ругательств, с бешеной скоростью раскачиваю оковы, проверяя их на прочность, пытаясь расшатать их любой ценой.
Одно за другим.
Одно за другим: