Связанный, я сидел и трясся от боли и унижения, задыхаясь от вони мочи. Я не был даже сучкой — я был предметом, куклой, неодушевлённой игрушкой. Я необычайно чётко осознавал, что вскоре он меня попросту убьёт — случайно, как сегодня, либо намеренно. Но воля моя за эти дни, — сколькоих прошло? десять? двадцать? — дала серьёзную трещину. Я не знал, кто я. Я не знал, где кончаюсь я и начинается похотливая сучка, умоляющая хозяина разрешить ей кончить. И я не знал, кто из нас двоих более реален. В комнате быстро темнело, я стремительно погружался в отчаяние. И вдруг я увидел в зеркале, как рядом с моими связанными руками что-то поблёскивает.
Это был нож — тот самый, которым парень разрезал стяжки на моих браслетах. У меня разом пересохло во рту, а когда я убедился, что действительно могу достать нож пальцами, сердце
заколотилось так сильно, что я остановился и подождал, чтобы немного успокоиться. Видимо, он спьяну выронил его из рук, когда отвязывал меня от кровати, и тут же забыл о нём, стремясь поскорее выместить свою злобуна бессловесной живой игрушке. Никогда я ещё не был так благодарен существованию алкоголя, как в эти минуты.
Осторожно, стараясь не производить ни малейшего шума, движениями пальцев я придвигал к себе нож и скоро уже крепко сжимал его в кулаке. Теперь нужно было разрезать стяжку, скреплявшую за моей спиной наручные браслеты. Сделать это и в нормальном состоянии было бы не так-то просто, а учитывая общую слабостьорганизма и сдавленные верёвкой руки — и подавно. Кое-как я всё же перехватил нож нужным образом и стал нащупывать лезвием стяжку. Руки слушались с трудом, словно чужие. Я не отрывал взгляда от спящей на кровати фигуры, но та даже не шевелилась. Наконец я нашёл стяжку и началперерезать её, надавливая лезвием так сильно, насколько было возможно.
Нож был туповат, и дело продвигалось невыносимо медленно. Вдруг парень перестал храпеть. Я замер. Сердце выпрыгивало из груди. Но, пробормотав что-то, он перевернулся на другой бок и через некоторое время захрапел снова. Я испытал такое облегчение, что даже вздрогнул, когда за моей спиной что-то тихо щёлкнуло, и руки мои оказались свободны.
Несколькоминут я сидел неподвижно, не в силах поверить. Затем медленно поднял руку с ножом и начал осторожно, как можно более беззвучно перерезать верёвку, которой был привязан к кровати. В комнате стемнело настолько, что я с трудом различал лишь самые общие контуры предметов. Один виток верёвки за другим поддавались моему лихорадочному напору, и вскоре произошло невозможное — я мог не только шевелить предплечьями, но и отодвинуться от кровати самостоятельно.
Перерезать стяжку на ножных браслетах было делом одной секунды. Бесшумно я поднялся на ноги и стал посреди комнаты с ножом в руке, глядя на кровать и на спящего на ней парня. Ещё недавно совершенно пустая голова кипела теперь под напором стремительно сменяющих друг друга мыслей. Первый вариант, пришедший мне в голову, я отверг сразу — я не знал, смогу ли быстро зарезать насмерть даже спящего человека, и не представлял даже, куда в таких случаях нужно вонзать нож. Но что-то надо было решать, и решать быстро — парень мог проснуться в любую минуту, хотя это и было маловероятно. Звонить в полицию прямо сейчас было опасно — они могли приехать слишком поздно. Парня нужно было как-то обездвижить. Просто запереть спальню, при наличии огромного окна во двор, не имело смысла. Следовательно, его нужно было связать.
Я чуть не застонал от ужаса при этой мысли, но других вариантов не было. Я, конечно, мог на цыпочках выйти из дома, прибежать к соседям и окончить этот кошмар хотя бы так. Но тогда парень мог исчезнуть. И когда-нибудь даже вернуться. Я не хотел даже думать о такой возможности. Поэтому, собрав наконец в кулак всё своё оставшееся мужество, я поднял с пола кусок верёвки и неслышно приблизился к кровати.
Парень лежал на подушке лицом вниз. Одна его рука была откинута в сторону, другая лежала на подушке рядом с лицом. Положив нож рядом с собой на всякий случай, я, обливаясь холодным потом, осторожно взял его за обе руки сразу и положил их ему наспину. Он не пошевелился, даже не перестал храпеть. Кое-как сложив верёвку пополам и соорудив скользящую петлю, я просунул в неё обе его руки и осторожно затянул. Он недовольно дёрнул плечом, но храпеть не перестал. Пока что мне везло. Поднявшись с кровати и взяв с пола одну изстяжек, — целая коробка их стояла в углу, — я вернулся, поддел стяжку под петлю и затянул её до упора, надёжно притянув кисти парня друг к другу.
Он по-прежнему спал. Видимо, количество выпитого и усталость от побоев сразили его как следует. Я немного осмелел, и точно таким же образом начал связывать ему ноги. Работал я почти на ощупь — в кромешной тьме трудно было разглядеть что-либо толком, а зажечь настольную лампу я боялся. Наконец и ноги его были надёжно — как я надеялся — связаны вместе. Действуя так быстро, насколько было возможно, я схватил ещё один кусок верёвки и прихватил его ноги к изножью кровати. Второй же кусок я привязал к верёвкам, опутывавшим кисти, и, изо всех сил рванув их к изголовью кровати, привязал другой конец верёвки к перекладине. Теперь парень, лёжа на боку,был привязан за ногии за руки к противоположным концам кровати, и локти его были вывернуты как на дыбе.
Поразительно, но он не проснулся даже тогда. Лишь храп его изменился, переключившись в какую-то другую тональность. Я без сил опустился на пол, по-прежнему не отваживаясь включить свет. Тошнота ислабость подкатывали к моему горлу при мысли о том, что будет, если емуудастся освободиться. Но свет включить было необходимо — без этого я немог найти телефон и вызвать полицию. Я ощущал себя словно во сне. Только боль во всём теле напоминала мне о том, что мне, наоборот, предстояло очнуться от всего этого кошмара.
Наконец я поднялся с пола и включил лампу. Парень перестал храпеть и заворочался. Я лихорадочно принялся искать телефон, и вскоре обнаружил его в кармане брошенных на полу джинсов. Поднявшись, я увидел, что парень уже не спит исмотрит на меня мутными от хмеля глазами, пытаясьсообразить, что происходит. Затем он вдруг рванулся изо всех сил, и я обмер, ожидая, что вот-вот какая-нибудь из верёвок оборвётся. Но верёвки выдержали. Рыча и ругаясь, парень извивался и дёргался в своих путах что было сил. Наконец, убедившись, что это бессмысленно, поднял на меня стремительно трезвеющие глаза. И я с удовлетворением увидел на их дне среди ненавистии злобы единственное, что до сих пор ещё не видел в них до этого дня — страх.
Я отвернулся от него и набрал номер.