Когда Сесиль подала мне розги, я положила маркиза на диван и сняла с него верхнюю одежду. Бедолага остался в парике, рубашке и панталонах. Поскольку член аристократа опал, я без всяких колебаний положила между его ног голову маленькой Мэгги и взяла девчушку за подбородок.
Немилосердно ткнув розгой в мужской пенис, я сурово произнесла новый приказ, адресуя свои слова маленькой дурочке.
— Когда эта штука окрепнет, возьми ее в рот и соси, как карамель.
— О, матушка, откуда же это несчастное дитя знает, что такое карамель? — задал резонный вопрос аристократ, но я тут же пресекла все возможные возражения, больно ударив его розгой по пенису.
— Вот сука, — заорал было Киннерштайн, но вовремя опомнился и смиренно попросил прощения.
— За грубость в отношении матери ты будешь наказан, — холодно произнесла я в ответ, выдавая Сесиль и Гарсенаде длинные гнущиеся розги, — Милые прелестницы, вы должны будете наказать своего отца и мужа. Действуйте также как я, и заставьте этого негодника вымолить слова прощения.
Отойдя от маркиза на шаг, я примерилась, замахнулась розгой и со всей силы ударила аристократа по заднице, да так сильно, что на мужской коже остался багровый след от удара. Сесиль и Гарсенада с изумлением повторили мое действие и маркиз начал рычать сквозь зубы бранные слова.
— Он не раскаивается, — гневно произнесла я, и вновь ударила Киннерштайна розгой.
Обнаженные девицы последовали моему примеру и стали безжалостно хлестать своего нанимателя. В течение долгих мучительных минут маркиз испытывал только боль, а его опавший член никак не хотел подниматься. Решив помочь несчастному, я передала экзекуцию на полный откуп девушкам, и схватила Киннерштайна за соски. Надавив на них коготками собственных ногтей, я прокричала ему в ухо.
— Давай же, грязный самец, выплесни накопившуюся похоть на ту мелкую подстилку, что лежит под тобой. Порви ее на части своим грязным членом. Долби ее в задницу и пизду, да так, чтобы на ней не одного живого места не осталось. О, сукин сын, ты заставляешь течь свою мать. Возьми же меня в задницу, да побыстрее. Я хочу грязи и разврата!!!
Прислушавшись к моим словам, маркиз застонал и его член вздернулся вверх. Кровь стала приливать к пенису аристократа с огромной скоростью и, наконец, член сластолюбца разросся до немыслимых размеров. Головка пениса оголилась, а сосуды рельефно выступили на ней, заставив меня застонать от желания случки. Что и говорить, подобная машина похоти могла с легкостью разворотить не только задницу, но и любую девичью вагину, попавшуюся ей на пути.
За долю секунды похоть ослепила разум маркиза, и аристократ с жадность вбил член в рот маленькой Мэгги. Подтянув меня к себе, Киннерштайн раздвинул мне ноги, сорвал зубами батистовые трусики и, завопив:
— Ох, и сука же вы, матушка, — начал долбить меня своим длинным языком прямо в недра горячей вагины.
Поскольку прелестные девушки продолжали усердно хлестать моего кавалера, член маркиза медленно рост в размере и, наконец, начал причинять сластолюбцу не столько приятные ощущения, сколько чудовищные муки.
В этот самый момент я обвила голову маркиза своими руками и изогнулась над ним, уливая его лицо потоками семенной жидкости. Аристократ с удовольствием слизывала мои выделения, называя меня самой порочной женщиной в его жизни. Пытаясь доставить мне еще больше удовольствие, маркиз ввел мне в задний проход два своих пальца и широко раздвинул их в разные стороны. Я едва не заорала от боли и похоти, но пересилила себя и вскоре потребовала к себе Гарсенаду.
Девушка не заставила долго ждать себя, отбросила в сторону розги и взошла на кровать. Я немедля положила ее на спину Киннерштайну и начала целовать и полизывать губами тот нежный розовый цветок сладострастия, что распустился между ее ног. В то же самое время, маркиз продолжал долбить Мэгги в рот, а Сесиль не переставая хлестала развратника, ругаясь словно видавший виды солдат эпохи 80-ти летних войн.
Когда боль, охватившая тела маркиза, стала совсем невыносима, аристократ взмолился:
— Матушка, я понял свои ошибки и милостиво, на коленях, прошу у вас прощения.
Извергнув в рот маркиза очередной поток своей плоти, я положила на плечо Киннерштайна руку и величественным тоном произнесла.