Положение, в котором я оказалась, поначалу было терпимым, но, по мере того, как слабели мускулы, мне становилось всё хуже и хуже. Как медсестра, я знала, что сейчас происходит с моим телом. Мои руки были сейчас вытянуты вперёд и вверх, и мне приходилось балансировать спиной и ногами, дабы не упасть носом вниз. Я не могла повиснуть на верёвке — это только ухудшило бы дело. Ноги мои были расставлены в стороны, а лодыжки привязаны к чему-то за моей спиной под углом 45 градусов к телу. Из-за этого, и из-за нагрузки на руки, мне приходилось постоянно напрягать икры и бёдра.
Я не знала, сколько прошло времени. Наверно, где-то через полчаса мне стало неудобно по-настоящему, и я ощутила, как мышцы в спине и ногах начинают протестовать. Я не могла выпрямить спину и не могла наклониться дальше, так как руки мои были вытянуты до предела. Я уже сделала всё, чтобы не упасть вперёд, и силы мои начинали иссякать. Сухожилия в икрах скручивались в узлы, пока я отчаянно прикидывала возможные варианты. Что будет, если я упаду вперёд? Как далеко я нахожусь от столба? Мне станет легче или, наоборот, хуже? Смогу ли я встать обратно, в прежнюю позу? Вряд ли. Любая попытка рвануться вверх, если не рассчитать её точно, неизбежно привела бы к тому, что верёвки на запястьях не хватило бы, и меня снова потянуло бы вперёд.
Я понимала, что мои силы на исходе. Вдруг я поскользнусь, если подамся вперёд? Это означало, что я повисну на связанных руках. Запястья уже онемели от тугих верёвок и от того, что находились выше головы. Меня всё сильнее охватывали отчаяние и страх. Я не смогу простоять так четыре часа!
Спина болела всё сильнее, и я заплакала. На этот раз, без ужасной липкой ленты, слёзы могли свободно вытекать из-под шлема и повязки. Накладки на веках постепенно намокли, и глаза защипало, но всё равно я чувствовала, как слёзы текут по щекам куда-то вниз.
Наконец я поняла, что больше не могу, и с бешено колотящимся сердцем медленно подалась вперёд — изо всех сил пытаясь устоять на ногах и широко-широко расставив ладони, будто пытаясь поймать крикетный мяч. Через совсем короткое расстояние, дюймов в шесть, ладони уткнулись в столб, и я отчаянно ухватилась за него, пытаясь удержаться и не провалиться по инерции дальше. Сердце рвалось у меня из груди, и я, задыхаясь, шумно дышала носом.
Кое-как успокоив себя, я обдумала свою новую позу. Она немного облегчила мне спину, поскольку вытянутые руки сейчас касались столба и снимали часть нагрузки, но теперь я наклонялась вперёд на ногах, и вынуждена была стоять на подушечках пальцев, натянув верёвки на ножных браслетах изо всех сил.
Прошло ещё какое-то время, и напряжение в руках и ногах стало невыносимым. Напряжённая спина, не давая мне упасть вперёд, держала теперь на себе весь вес моего тела. После движения вперёд, испытав облегчение, я больше не плакала, но как только мускулы начали ныть от нового напряжения, мной помимо воли снова овладела жалость к себе.
Интересно, что же задумал Эш. Сосредоточившись на этой мысли, я на время отвлеклась от своих страданий. Что он делал в моём доме? Грабил его? Как это стыковалось с моим похищением? Пока что, несмотря на моё связанное и беспомощное положение, он даже не пытался овладеть мной насильно. Я подозревала, что это ещё впереди, и что в своё время он всё равно планирует это сделать. Зачем ещё похищать женщину и пытать её, если не рассчитывать на сексуальные наказания? Как бы не ужасал меня такой поворот событий, мне хватало ума принять его. Эш слишком сильно увлекался садо-мазо, чтобы не ступить на эту дорожку… если, конечно, исходить из его советов, которые он давал мне в Сиднее.
Всё, что он до сих пор совершил, — спланировав моё похищение, отследив мой новый адрес через телефонную компанию, отправляя мне подарки, играя в психологические игры, наблюдая за мной, и теперь вот связав меня таким изнуряющим образом, — всё выдавало в этом расчётливый ум, преследующий определённую цель. И наличие этой цели пугало меня больше всего. Я не знала, сколько боли я ещё смогу вынести. Я ни разу ещё в своей жизни не сталкивалась с настоящей болью. Я ни разу не лежала в больнице с переломами, авариями и болезнями. Я понятия не имела, каковы мои пределы и сколько я могу выдержать. Я знала лишь, что все мои крохотные шансы на выживание зависят только от того, чья воля окажется крепче — моя или его. Точно так же, как мои шансы на побег зависят от того, смогу ли я перехитрить его и найти слабину, о которой он не подумал.
Все эти мысли случайным образом проносились у меня в голове, пока я безрадостно висела, опёршись на столб и чувствуя, как из меня утекают силы. Локти мои медленно раздвигались до тех пор, пока я не упёрлась в столб своим обтянутым резиной лбом. Спина болела немилосердно, и я чувствовала бегущие по ногам ручейки пота. Вот-вот ступни и икры должно было свести судорогой. Играя в прошлом в баскетбол, я знала, что такое судороги мышц, и при этой мысли я затрепетала ещё сильнее. По мере того, как бетон под ногами намокал от пота, ступни скользили всё сильнее. То и дело мне приходилось подтягивать ноги вперёд, насколько позволяли верёвки, чтобы хоть как-то облегчить нагрузку на руки.
Руки давно уже утратили всякую чувствительность, и, напрягая все свои мышцы, я потихоньку захныкала. Я издавала один бесконечный, жалостливый, горестный звук, захлёбываясь слезами боли, когда наконец дверь в мою темницу распахнулась.
Сперва он ничего не сказал, и, наверное, с минуту наблюдал мои мучения, после чего наконец распутал верёвки, привязанные к столбу, — по-моему, тихонько хихикая при этом. Он потянул меня назад, и я наконец смогла выпрямиться на ногах и опустить руки. Избавленное от чудовищного напряжения тело снова затрясло, колени подламывались. Я по-прежнему не могла сесть, чтобы дать отдых ногам, но была рада даже такому облегчению. Я осознала, что до сих пор хныкаю, и оборвала себя, не желая доставлять ему лишнюю радость.
— Умница, Джен, — произнёс голос. — Неплохо для начала. Но имей в виду — это только начало, и я отдельно это подчёркиваю. Я сломаю тебя, и ты должна смириться с этим. Другого выхода у тебя просто нет. — От его будничного тона у меня снова мороз пошёл по коже. — Но сейчас уже поздно, и мне надо поспать. К сожалению, для тебя такой роскоши не предвидится. Я, например, люблю спать часов по десять, а ты? — Повесив голову, я не издала ни звука. — Впрочем, неважно, — пренебрежительно сказал он. — Пора укладываться.
На какое-то время он замолчал, и я слышала, как он ходит по комнате. Затем мою ночную рубашку задрали вверх, и я ощутила, как в мою прямую кишку погружается носик тюбика, выдавливая туда, по всей видимости, какую-то смазку. О нет, простонала я, только не это, пожалуйста! Затем туда втиснулся холод анальной пробки. Не такой большой, как у Грэма, но я всё равно дёрнулась и инстинктивно попыталась отстраниться. Мой бунт был тут же наказан — меня сильно ущипнули за левый сосок, и я взвизгнула заклеенным ртом.
— На твоём месте я бы вёл себя как следует, Джен, — резко сказал он. — Расслабься и впусти его, иначе затолкаю насильно.