— И что же тогда искусство?
— Для того чтобы говорить об искусстве, необходимо в первую очередь вывести для себя следующий постулат, аксиому. Искусство — есть ни что иное, как констатация некоторых фактов и действий, имеющих эстетическую ценность за определенный период времени. То есть такого понятия как "современное искусство" просто не существует. Ибо любой творческий акт, становиться достоянием некого культурного наследия, лишь по прошествию, после. Книга становиться ценной, тогда когда её прочитают читатели. Картина — после того, как мастер закончит её. И в этом искусство близко к истории, её составляющие — уже пройденные, прожитые мгновения жизни, осмысленные творцом.
Только приняв это можно говорить о художественном поиске и о муках творчества. Ибо это и есть нынешняя ипостась настоящего творца. Все же, что им рождено на свет утрачивает свою связь с автором и отдается на съедения монстру по имени "зритель". И задача настоящего мастера, не останавливаться на месте, а идти дальше. Не тратить время на созерцания своего прошлого, артефактов своих мыслей и идей. Это будут делать другие. Его же путь, его истинная задача, другая. Ему нужно идти вперед — дальше и дальше в будущие, в поисках нового.
Саша Зуев проснулся. В голове еще звучали отголоски сна, в котором он был маститым, признанным и почитаемым. Во сне он красиво говорил про культуру, искусство и творчество. Обычно некоторое время по утру он помнил эти ведения, но уже тогда, когда вылазил из постели они полностью улетучивались. Это было грустно. Саша чувствовал, что во сне к нему часто приходили потрясающие или даже просто гениальные идеи. Жаль, что к тому времени, когда он собирался записать, как-то зафиксировать их, они растворялись и исчезали.
Саша нащупал под одеялом, густо усееным желтыми пятнами, стоящий колом член. Каждое утро Саша Зуев совершал одно и то же, во многом ритуальное действие — как можно быстрее избавлялся от скопившимся в нем семени. И в этот раз, после быстрых и резких движений, он кончил в одеяло, тем самым, обеспечив еще одно пятно к вечеру. Затем, отдышавшись, поднялся и пошел на кухню.
Саша Зуев считал себя свободным художником. Даже в какой-то мере постмодернистом. Многие знавшие его, были весьма скептического мнения о сашиных творениях и его таланте. Часто его шарахало из в стороны в сторону, от одного стиля к другому. Порой даже перебрасывая в различные виды искусств вообще. То он писал жутко кошмарные картины, завязав себе глаза, то пытался сочинить поэму, где слова рифмовались бы через определенные, увеличивающиеся в геометрической прогрессии интервалы. Но все эти, без сомнения, весьма концептуальные действия, не приносили ни славы, не известности, ни даже денег.
Последнею неделю Саша Зуев трудился над коротким рассказом, где бы каждое слово начиналось со следующей буквы алфавита. На кухонном столе лежал последний вариант этого концептуального произведения:
история
А Было В Годы Далекие. Ехала Ёшкина
Жена За Иголками, Йод Купить, — Лекарства Может
На Остатки Получки Ревнивого Супруга Тоже Удумала.
Фыркнул Холеный Цербернар Через Шоссе. Щелкнуло — "Ъ
Ы Ь!" — Эхо. Юноша Явился.
но это уже совсем другая история
Сейчас с утра, данное творение казалось уже и не таким совершенным, как вчера. Ну что же, Москва тоже не сразу строилось — мелькнуло в голове у Саши — Нужно работать, работать и работать. Успех приходит к тем, кто трудиться. Но искать слова, из которых можно было бы составить осмысленные предложения, совершенно не хотелось. Наскоро перекусив, Саша Зуев отправился к Калугину.
Михаил Калугин был более или менее известной личностью их города. Говорят, что раньше, в застойные времена он числился, чуть ли не главным диссидентом города — на своей старой пишущей машинке он перепечатывал Солженица. Правда, злые языки поговаривали, что сей труд Калугин так и не окончил, не справившись с объемами произведений признанного борца с советским строем.
Но все это было в прошлом. Сейчас же Калугин, оставаясь верен долгу настоящего художника, писал картины, основным мотивом которых являлись отрубленные собачьи головы. Как он сам говорил, одна из его работ висела в какой-то из московских галерей. Кроме того, Калугин с еще парой приятелей занимался оформлением витрин в магазинах и делал вывески. И имел с этого, кстати, недурной доход, за что и считался в среде художников "продажным". Правда, об этом если и говорили, то все больше за глаза — вслух стеснялись, ибо Калугин слыл радушным хозяином, и у него всегда можно было одолжить.
— Заходи, Сашенька, заходи — приветствовал Зуева Калугин. — Я знаешь, тут один скучаю. Танюшка уехала. Там у них дни самодеятельности опять. Ну, ты же знаешь, что я тебе говорю. Вот один тут второй день уже. Хожу не знаю чем себя занять. Пробовал писать. Но идет какой-то жуткий муар. Такая скука. Ах, да, что я все про себя. Как ты?
— Да так все. — Саша устроился на кресле, напротив Калугина, который развалился на диване в своем неизменном махровом халате, выпачканным краской, и со скучающим видом щелкал пультом.
— Какая пошлость везде. Посредственность. Ты видишь? — Калугин переключился на другой канал. — Знаешь, как бывает иногда тошно от всего этого. Где, где, я спрашиваю настоящие искусство? Нет его. Один суррогат. Патока. Да и Танюшка уехала. Скучаю без неё. Очень. — Тут Михаил почти умоляющи взглянул на Сашу.
Саша встал и отправился в ванну. В стакане на полке перед зеркалом, что висело над рукомойником, было три зубных щетки. Он взял свою, желтую, с обтрепанной щетиной и старательно вычистил зубы. Когда Саша вернулся в комнату, Калугин уже лежал на диване голый, продолжая так же бесцельно переключать каналы. Саша подошел, сел перед диваном на пол и обхватил ртом маленький сморщенный член Калугина. Через пару минут, член уже большой, твердый и соленый изрыгнул, ударившись о нёбо Саши, терпкую жидкость.
— Ты чудесен. Как же ты хорош, мой мальчик, — шептал Калугин, блаженно закатив глаза.
Когда Саша вновь чистил зубы в ванной и полоскал рот, то думал о том, что их отношения с Калугиным в последние время почти не доставляли никакого удовольствия. Конечно ощущать во рту пульсирующею плоть было приятною. Обычно с утра, когда Саша мастурбировал, он вызывал в памяти именно эти ощущения. Но с другой стороны они все более отдалялись друг от друга. Их слияния стали превращаться в чисто механические, автоматические действия. Вначале, когда они только ступили на эту дорогу, влекомые любопытством и тайными желаниями, во всем этом был привкус новизны и запретности. Тем более, что гомосексуализм помогал лучше понять, очертить свои внутренние рамки запретного. Таня, жена Калугина, всячески помогала и поощряла эти эксперименты.
— Вы должны понять, прочувствовать это. Это бесценный опыт. — Повторяла она, глядя на то, как её муж вставлял в анальное отверстие Саши Зуева напряженный, фиолетовый член. — Это возможность побывать как на месте мужчины, так и женщины.
Конечно, отношения Саши и Калугина сразу же стали достоянием гласности в среде художников их города. Это было воспринято благосклонно, ибо известно, что гомосексуализм — непременный спутник поистине талантливых людей. Правда через некоторое время данная тема потеряла свою привлекательность, так как подобные отношения стали вполне обычным делом. Даже то, что их знакомый, художник Залепов держал дома свинью и время от времени использовал её в качестве сексуального партнера никого уже не шокировало, за исключением может быть соседей, которые просыпались ночью от визга хрюшки.
Когда Саша вышел из ванны, Калугин одевался.
— Тут такое дело, знаешь. Срочно вызвали. Позвонили. Отвлекли, как всегда. Заказчик вроде как наклевывается. Наверное вывеску делать будем. Бежать нужно, бежать. Ты не в обиде, Сашенька? Нет? Ну, тогда… А вот что: побудь у меня. Я совсем скоренько обернусь. Мигом. Ладушки?
После того, как Калугин убежал, Саша некоторое время смотрел телевизор. Затем направившись в комнату Михаила, служившую ему одновременно и мастерской. Там в одной из множеств коробок, что громоздились у стены, он нашел, что искал. Вставив кассету в видик, Саша устроился на диване.
На экране возник он же. Абсолютно обнаженный, с возбужденным членом, стоявший среди кустов. Где-то за кадром раздался смешок. Голос Калугина пробасил:
— Не мешать.
Затем более нежно:
— Давай Сашенька, начинай.
Саша Зуев на экране начал читать стихи. Одновременно с этим он обхватил рукой свой стоящий член и начал мастурбировать. Сначала медленно, затем все быстрее:
Жманали губами черные рваны
Входили гуртами в старые манны
На сером анклаве словами играли
И падали птицами горькими снами
Китайской правдой раздели чужие плечи
*****
И падали сверху гурьбой в печи
Сгорали бумагой, кричали: Ахома!
И свастикой сердце вниз в катакомбы
Саша на экране неистово совершал движения рукой, закрыв глаза:
Не веришь? Не надо! Я знаю!
Смотри! Жманали губами и рвали