Я скрестил руки на груди, не думал, что попаду в точку. Эрик не мог сопротивляться Норберту, этот мужланистый бюргер имел странную власть над моим партнером. Стоило Эрику поехать в Бон, как он изменял мне с мужиком, похожим на лавочника, некрасивым, недородным, обычным пивным алкоголиком. И чего только Эрик находил в нем, я понять никогда не мог.
— Что мне сделать, чтобы ты простил меня, Эндрю? — Эрик ползал у моих ног, роняя горькие слезы.
— Ну хватит! — я поднял его сильным, резким движением. — Я тоже в Нью-Йорке не в монастыре жил. Проехали.
Эрик приник ко мне, вздрагивая от рыданий, а я отчего-то представил Норберта и передернулся от отвращения. Захотелось отослать своего друга помыться. Хотя я знал, что он уже давно вернулся, давно дожидался меня, но не мог отделаться от мысли, что сальные руки этого мужлана ласкали моего малыша, дарили ему странные, непонятные мне ласки. Чем он зацепил-то, никогда до меня не доходило. Спрашивать я не решался, поскольку Эрик всегда болезненно переживал свои измены, в которых он обязательно сознавался.
— Я больше никогда, никогда, клянусь… — стонал Эрик. Я поцеловал его и ушел в комнату, почему-то мне ничего не хотелось, ни прикосновений, ни ласк, ни секса.
Я прилег на кровать и закурил. Представил Марка, как он сидит в одиночестве, как смотрит на телефонную трубку, ожидая моего звонка. Что он тогда сказал? Будет ждать меня на том месте, где я его оставлю, как собака, брошенная хозяином, интересно. Я улыбнулся, проследил за сизоватым дымком, поднимающимся к потолку. Соврал, конечно соврал. Не успел мой самолет оторваться от взлетной полосы, как Марк сайгаком поскакал в казино, просаживать деньги, которые я оставил ему. "Надо было назначить поверенного, — думал я, — чтобы он контролировал финансы. Выдавал бы нужные суммы и только на самое необходимое. Сам закупал продукты и строго следил за расходами моего слуги. Хотя, — рассуждал я дальше, — это был бы еще один слуга, а потом к этому слуге понадобился еще один слуга и так до бесконечности, а зачем мне это, и одного достаточно".
В дверь поскреблись.
— Ты ужинать будешь? — голос Эрика дрожал, похоже, он все еще переживал, бедный мальчик.
— Нет, ешь без меня, — я постарался сделать голос как можно мягче, но отчего-то образ Норберта всплыл в моем сознании: толстые влажные губы, короткие жирные пальцы и огромный отвислый живот. Видимо, интонации моего голоса ожесточились от этого видения, потому что я услышал, как Эрик всхлипнул за дверью. Он больше ничего не сказал, постоял еще немного, видимо, решаясь на что-то, а потом ушел.
Я лежал, курил сигарету и думал: "отчего я так устроен, сам изменяю, и ничего, а стоило другу пойти налево, я тут же влезаю в бутылку. Да нет же, — рассуждал я, — у меня все мужики, как мужики, а этот выбрал себе, тьфу, без слез не глянешь, можно охарактеризовать Норберта одним словом — мужлан, никогда бы не подумал, что такой способен на пылкую связь с чувствительным и ласковым Эриком".
Похоже я задремал, потому что когда проснулся на часах было два ночи, а лег я в девять, время пролетело незаметно. За дверью послышался шорох и уже не первый, поскольку я и сквозь сон, что-то слышал. Видимо, Эрик топтался около моей комнаты, но войти не решался.
— Эй, что ты там бродишь? — спросил я.
— Ты не спишь? — голос снова дрожащий, и это начинает раздражать, не люблю когда он такой рохля.
— Заходи, раз уж все равно топчешься там.
Эрик открыл дверь, заглянул и тихонечко проскользнул в комнату. Я приподнялся, облокотился на локоть.
— Ну, чего тебе?
Высокий и нескладный Эрик подошел к кровати, бухнулся на колени, обнял мои ступни, прижался к ним лицом.
— Накажи меня, умоляю, — прошептал он, — мне не вынести твоего равнодушия. Накажи меня.
Он пополз вдоль кровати на коленях, оголил плечи и покорно склонил спину передо мной. Я знал, как мой малыш не любит подобных игр, ненавидит наказания, видимо припекло его здорово мое поведение, раз он решился сам напроситься на подобное.
Шелковистая ткань халата соскользнула по спине, заструилась возле его ног, и я увидел, что Эрик абсолютно обнажен.
— Прекрати, вставай и ложись. — Я похлопал по постели.
Эрик замотал головой.
— Меня надо воспитывать, Эндрю, я виноват перед тобой, накажи меня…
Я не знал, что двигало им: угодить мне, ведь он знал, как меня заводят подобные игры, или действительно настолько чувствовал себя виноватым, что хотел пройти через наказание и очистить свою душу.
Обнаженный, покорно склонившийся передо мной Эрик, в этот миг был таким сладким и соблазнительным, что я потянулся к нему. Он ухватился за мою руку и с жаром припал к ней губами.
— Я виноват, Эндрю, прости меня, только не игнорируй…
Я присел и свободной рукой ударил его по лицу, не сильно, только чтобы прочувствовал. Эрик вздрогнул, но не отвернулся, подставил лицо для следующего удара. Глаза его горели лихорадочным огнем, и в них стояли слезы и мольба.
— Я грязный, Эндрю, накажи меня, воспитай меня, сделай меня таким, каким ты хочешь, прошу тебя… — он шептал эти слова, а я видел, что делает он это не искренне.
— Убирайся! — крикнул я, — уходи отсюда!
— За что? — Эрик ухватился за мои руки, повис на них, заплакал. — Избей меня, умоляю, издевайся, отлупи ремнем, только не прогоняй…
— Да не сержусь я на тебя, — я прижал Эрика к себе, — не сержусь, не нужно себя ломать, чтобы сделать мне приятное, мне этого от тебя не надо.
— Я не ломаю себя, я нуждаюсь в том, чтобы ты избил меня, ведь другого ты ничего мне не даешь, так пусть хоть синяки, хоть что-то, лишь бы видеть, что ты все еще что-то чувствуешь ко мне…
Он всхлипнул и опустил голову мне на плечо.
— Глупый мой малыш, ну что ты несешь? — Я погладил его по спине, и он задрожал, снова поймал мою руку и стал целовать ее.
Я лег и уложил его рядом, он ткнулся лицом в мою грудь и обнял меня руками, прижался всем телом, всхлипывая и вздрагивая.
— Я люблю тебя, я так сильно тебя люблю! — Эрик пополз вниз и принялся ласкать меня ртом, он всегда делал это чувственно и старательно. Я откинулся на подушку и вздохнул.
— Я тоже тебя люблю, малыш.
Спустя два месяца я собрался в Россию, меня давно звала в гости сестра. Эрик было собрался со мной, но потом расхворался и решил остаться дома. Тогда-то и пришла мне в голову мысль позвать с собой Марка.
— Хозяин! . . — привычно отозвался он в трубке, — как дела?
— Не хочешь прогуляться?
Он ждал меня в аэропорту. Высокий, статный, мужественный. Я наблюдал за ним, время позволяло постоять в сторонке. Марк не смотрел по сторонам, только на двери, он ждал. Изредка вздрагивал, вскидывался, глаза его загорались неподдельной радостью, но тут же гасли, как только он понимал, что обознался, широкие плечи никли, а взгляд, изголодавшегося, раненного зверя, так и буравил дверь. Мне было приятно замечать взгляды женщин, полные восхищения, которым они одаривали Марка, проходя мимо. Но так же, я неосознанно радовался, что мой слуга ни на одну из них даже мельком не взглянул, сконцентрировав все свое внимание на входящих людях.
— Прозевал ты меня! — я подошел сзади и не успел даже сообразить, как оказался в его объятиях.
— Раздавишь! — задыхаясь, возмутился я.
— Хозяин! . .
Мне показалось, что Марк борется с желанием расцеловать меня и он уже почти наклонился, но я представил эту картину и рукой остановил его.
— Не время, позже.
— Я так рад видеть тебя.
Мы взошли на борт самолета, и я позволил Марку сесть у окна. Он накрыл своей широкой ладонью мою ладонь, и я почувствовал как что-то твердое толкнулось в руку.
— Что это? — я взглянул на странный пластиковый предмет.
Марк ослабил воротник рубашки, и я увидел, что на его шею одет ошейник.
— Что за игры? — я усмехнулся и понял, что в моих руках дистанционка от электрошокового ошейника.
— Мне нужен контроль, хозяин, я едва удержался, чтобы не сорваться, только слово данное тебе еще держало меня, но руки, так и тянулись к фишкам, прости…
— Так ты не играл? — Марк отрицательно мотнул головой, — ни разу? — я не верил.
— Если сомневаешься в моей честности, лучше сразу выкини меня из самолета. — Буркнул Марк и посмотрел на меня сурово.
— Ты у меня хороший мальчик, — я погладил его по руке, — послушный, я верю тебе. Но никогда не смей решать за меня! — я сильно сдавил его пальцы, — я, и только я решаю когда и как накажу тебя.
— Да, хозяин! — прошептал он, взгляд его поменялся, и тут же был опущен долу. — Прости!
Щеки Марка порозовели, я видел, что ему приятно чувствовать себя немного униженным. Не успел я отпустить его пальцы, как он тут же схватил мою руку, слегка наклонился, прижал мою ладонь к губам, лизнул, поцеловал так нежно, что внутри меня все затрепетало. Я сильно пожалел, что взял билеты на сегодняшний рейс, надо было встретить Марка и отвезти его в свою городскую квартиру, у меня не было сил терпеть, поэтому оставалось мысленно взмолиться только об одном: "приземлиться бы, и поскорее!"
В гостиничном номере было уютно. Хотя в первое мгновение, как только мы выпроводили боя, притащившего наши вещи, нам было не до разглядывания обстановки. Мы бросились друг к другу, Марк словно ополоумел. Он буквально рвал на мне одежду, затем поднял на руки, целуя меня в уши, в шею, в плечи, понес к кровати, завалил, навалился сверху, придавив своей массой. Поцелуи, руки, дыхание — все это слилось для меня в единую форму наслаждения. Я отдавался своему возлюбленному с жаром и страстью, пока не заявляя на него своих прав, потому что видел, чувствовал и осознавал, что он соскучился, ждал меня с верной покорностью, а поэтому сейчас должен получить сполна. Марк вошел в меня мощно, без спроса, без раздумий, просто вломился, причинив боль. Я вскрикнул от неожиданности, не думал, что он может быть столь грубым со мной.
— Прости, хозяин, — зашептал Марк, проталкиваясь все глубже, я от боли зажмурился и почувствовал, как по моим щекам побежали слезы, а он все толкался, и я услышал, как он начал приговаривать — вот так, хорошо, вот так, давай, хорошо…
*****
Марк давно перевернулся на спину и сейчас дремал, положив одну руку под голову, я глянул на колечко в его соске. Белое золото тускло поблескивало в скудном свете ночника, это колечко я заказал у нашего семейного ювелира. По всему кольцу шла надпись выполненная вензелями: "Besitz" (собственность) , а на обратной стороне стояло клеймо с изображением грифона, этот зверь с давних пор охранял мой род и служил его символом. Теперь Марк действительно являлся моей собственностью. Он давно просил от меня знака, позволяющего ему знать, что он полностью принадлежит мне.