— Да, уже взрослые; один сейчас в армии, другой институт заканчивает.
— Н-да; ну, времечко летит!
— Да, вишь, и с таким воспитанием у неё нормальные выросли ребяты… А ещё несколько раз мне одна учительница помогала из Костиной школы, математичка; большой энтузиаст этого дела.
— А она откуда взялась?
— Да так, однажды сама подошла ко мне после родительского собрания и сказала, что нужно бы парню всыпать… Предложила помощь. Ну, обменялись телефонами. Даже типа подругами потом стали. Уже, правда, давненько не видались.
Света надула щёки, удивлённо покрутила головой. "В Америке училки учеников соблазняют, а у нас, вишь, пороть помогают. Вот они, скрепы!"
— Но вернёмся к твоему сыну, — вроде бы бесстрастно сказала она, — как это обычно происходило? В смысле — когда ты наказывала его одна?
— Вечером, когда я приходила с работы, он подходил и сам мне говорил о своём проступке; или после родительского собрания в школе, где я узнавала, что он натворил.
— И что, вот так прямо сразу, с порога, ты начинала его пороть?
— Да нет, конечно… Мы ужинали, потом я шла в душ… Надо же было, чтобы он поразмыслил о своём поведении… Когда психологический момент наступал, говорила ему: "Костя, подойди ко мне…" Он подходил, глядя в пол… Я брала его за плечи, или за талию, заглядывала в глаза… "Костя, — говорила я, — ну, как ты считаешь, хорошо ты себя повёл сегодня?" Он всё смотрел в пол, на ресницах его начинали блестеть слёзы… "Мама, — шептал мальчик, — я больше не буду!" "Ну хорошо, ты не будешь — но это будет потом, в будущем. А что мы будем делать с этим твоим поступком сегодня?" Он молчал, или снова шептал: "Я больше не буду…" На что я ему внушала: "Прекрати распускать нюни! Будь мужчиной! Напакостил — умей ответить!" После чего начинала расстегивать на нём штанишки… Он хватал меня за руки, весь дрожал… И представь себе — уже лет в десять, когда я спускала с него трусы, его писюн, совсем ещё маленький тогда, а уже торчал! Да, с этими мальчишками не соскучишься!
— И как ты его шлёпала?
— Да как — ложила себе на колени, и наяривала!
— Много?
— Да нет, раз пять или десять. За драку, прогул или ещё что в таком роде побольше, за плохие отметки — полегче.
— Он кричал, плакал?
— Да нет, во время наказания нет; потом, бывало поплачет — и то, только когда был маленький. Но я всегда прижимала его к себе, целовала, утешала… Часто сразу же после наказания несла его в душ, мыла.
— Ну, и до какого возраста ты мыле его в душе?
Татьяна удивлённо посмотрела на подругу.
— Как до какого возраста… Я и сейчас его мою, если дома и заняться нечем.
— Как, то есть моешь? Такого взрослого парня?
— Ну, спинку-то нужно и взрослому потереть! Да и не только…
— А чего ж ты не попросила его себе потереть, когда он тогда за тобой подсматривал?
— А ты бы попросила?
— Я бы попросила однозначно. И, раз он так уж этим интересовался, может, и не только спинку попросила бы потереть… После этого, я уверена, он бы не стал подсматривать… Почему, кстати, у вас в ванной крючок не работает?
— Да он никогда там и не работал, ещё при муже отскочил; даже дверь плотно закрыть нельзя. А Костя может починить, всё по дому делает, руки золотые, — а вишь, не хочет!
— Ну, а ремнём ты когда начала?
— Где-то лет в двенадцать, когда он слишком начинал наглеть; обычно заголяла его, становила на колени, зажимала голову между ног, и сверху по жопе! Классический вариант, описанный у Чехова.
— Хм. А ещё?
— Иногда, с Иркиной, или той училки, помощью, за особенные дерзости мы делали ему "вертолётик".
— Это ещё что?
— Спускали с него штаны и трусы, — а это было не просто, он не давался, отбивался! Но вдвоём мы справлялись; потом укладывали его спиной на диван и задирали ноги; Танька их держала, а я наяривала в такой позиции… Этого способа он боялся больше всего; надо сказать, "вертолётик" отлично действовал: потом пару месяцев он был как шёлковый. Это было в самый трудный его возраст, с тринадцати до пятнадцати лет. Вообще, когда мы его наказывали вдвоём, это всегда сильнее действовало: наверное потому, что стыднее ему было…
— Ну, а после?