Я прижал Дашку к себе изо всех сил, и держался за нее, как за фонарный столб, ощущая телом упругость ее груди и стройного подтянутого животика. Потом заставил себя прижаться к ее бедру своим снова изувеченным пахом. Как только это получилось, я услышал, как эта малолетняя стерва с притворным сочувствием шепчет мне:
— Ну мальчик и мальчик. Тоже бывает ведь:
— Дура! — прошептал я в ответ: — Дурочка! Знаешь как больно? Не знаешь ведь.
— Да уж, — она рассмеялась, как-то особенно обидно, — я на велосипед ни разу не падала.
— Все впереди: — пробормотал я, и, одной рукой продолжая баюкать отбитую мошонку, другой поспешно полез под резинку Дашиных шортов. Даша спокойно подобрала и стянула их до колен, а трусики оставила, чтоб было куда залезать.
— Всё по-честному, — издевательски сказала она: — вчера расстегнула штаны, сегодня сняла.
— А если войдет кто? — взмолился я, прыгая от боли то на одной ноге, то на другой.
— Так не тяни, тискай! — усмехнулась она: — кискай. Писькай.
Слова были дурацкие, но я просто застонал от вожделения и полез Дашке в плавки рукой. Ладонь прошлась по шелковистой шерстке, и я сразу догадался, откуда взялось выражение, которое показалось вожатой Насте таким пошлым. Кис-кис-кис: Сразу ниже волос начиналось горячее и влажное, и я почувствовал, что тут можно и правда что-нибудь натворить с Дашкиной девственностью. Поди знай, насколько она там глубоко. Но сдерживать руку не было никаких сил, и я только посильнее надавил на самый верхний край призывно приоткрытой щелки.
Дашку словно подменили. Она перестала издевательски улыбаться, и ерзать. Мгновенно свела ноги коленку к коленке, вся выпрямилась и притиснулась ко мне всем телом. Она хотела что-то сказать, но получались только выдохи:
— Ах: Ах: Ах:
Сначала я испугался, что ей плохо. Но Даша, перевела дыхание и сдавленно попросила:
— Еще: Еще: Пожалуйста:
Я не понял, что "еще" и поэтому оставил всё, как есть, на всякий случай проворчав:
— Пожалуйста: Вежливая до чего: Как кулаком по шарам, это вежливости не нужно:
— Ну прости: — зашептала Дашенька: — ну прости пожалуйста: Три: Три: Счет три-три у нас вчера был правда: Потри мне еще: Так хочется: Ты не представляешь: Так хочу: Хочу: Хочу: Ты что? Ты опять? Не упал, и не кричишь?
И она вдруг легонько лягнула меня коленом. Это получилось не сильнее первого раза, но мне и до того было очень непросто. А тут, от неожиданности я просто заорал:
— А! Стерва! Ну больно же, не могу: Прямо по яйцам: второй раз подряд: нечестно!
И позорно повалился на пол умывалки.
Я лежал на мокрых досках, и наблюдал, как Дашка усмехнулась, картинно поправила волосы, шагнула к выходу и охнула, сунула кулачки к низу живота и немного постояла с закрытыми глазами. Снова попыталась шагнуть, снова зашипела сквозь зубы. Потом задышала чуть чаще: Выпрямилась. И ровным спокойным шагом вышла за дверь.
Пока первые ранние пташки вздумали умыться, я сумел подняться на ноги, и цепляясь за стенку выбрался из этой чертовой умывалки. Минут десять отлеживался за кустами, потом заковылял позавтракать.
Разумеется, она была уже там, снова натянув свои проклятые шортики. Пила компот и пристально глядела на меня. Во все глаза глядела, как будто не могла нарадоваться, что наконец-то отомстила мне за эти чертовы шахматы. Мне просто кусок в горло не лез, а когда я увидел, что на второе подали яичницу, просто не мог смотреть никому в глаза пока пытался ее съесть. Место со мной рядом освободился, и тут же кто-то пересел.
— Ты чего, обиделся? — услышал я тихий Дашкин голос.
— Да нет, чего там, — сказал я, стараясь хотя бы не расплакаться от досады: — ну два раза подряд: ну подлость конечно: ну ты же девчонка, с вами и не так бывает:
— Сережа:
— Что Сережа? Пятнадцать лет Сережа. Надо было тебя не слушать, а просто трахнуть и всё, — сказал я со злобой и отчаянием. Ну правда же обидно.
— Знаешь, как я этого хочу? — тихо и жалобно спросила она, и приложилась щекой к моему плечу, ничуть не смущаясь, что кругом полно народу: — Очень хочу, потому и злая. Но нельзя же мне, понимаешь?
— Я-то тут при чем? — огрызнулся я: — мы поспорили, я проиграл. Довольна?
— Сереженька! — зашептала она и я почувствовал, что щека ее мокреет: — ну я же два раза била: И ничего не поставила за второй раз:
— Ничего и не надо! Я же заплакал и грохнулся:
— А ну-ка погляди на меня!
Я поглядел и вытаращил глаза. Дашка сидела рядом со мной на длинной скамейке, стоявшие вместо стульев в нашей столовке. Вокруг жевали, гремели вилками, переругивались ребята постарше и помладше и совсем мелкота. А Дашка сидела рядом со мной, в своей этой расстегнутой рубашке, и под рубашкой на ней не было надето ничего. Лифчик она стащила и теперь кокетливо держала на отлете в левой руке. И делала это так естественно, что никто кроме меня во всей столовке не заметил пока, что Дашенька наша, умница и красавица светит голыми сиськами без малейшего признака стыда, кроме, разве что снова напрягшихся сосков, но это может быть и от холода.
Груди у нее были на взгляд такие же прекрасные, как и наощупь, округлые, налитые. А сосочки нежные и розовые, как носики у котят.