Когда он ушел, Надежда Георгиевна поняла, что впервые в жизни кончила, почти не раздеваясь. Что уже не помнит, сколько лет не кончала без введения члена во влагалище. И уже очень давно не занималась любовью со школьником, который кончал позже нее.
Надежда подошла к зеркалу и долго смотрелась в него. Оказывается, так тоже бывает: юноша отвергает красивую девушку, которая немного его старше, и предпочитает ей взрослую, если не сказать, старую. С другой стороны — чему удивляться: любовь зла… Впрочем, при чем здесь любовь — только похоть. Но у этого, чисто животного, чувства, не менее сложная анатомия, чем у платонической любви. Никто не может понять, почему человек влюбляется именно в ту, а не в эту. Но не менее загадочно, почему одну женщину мужчина вожделеет и хочет, она возбуждает его, грезится по ночам, становится героиней всех эротических фантазий; а другая женщина, подчас более красивая, не вызывает у него никакого сексуального оживления.
Сергиевская знала, что, хоть ее и нельзя назвать красивой, обладала в глазах большинства мужчин именно сексуальностью, привлекательностью, сексапильностью… Да важно ли, как назвать это впечатление, важно, чем оно вызвано! И вот сейчас, получив еще одно доказательство, Сергиевская еще раз задумалась над извилистыми путями, которые ей, иногда даже не желая этого, приходилось прокладывать если не к сердцу мужчины, то, по крайней мере, к его не менее активному и горячему органу.
Да, она действительно была замужем, устраиваясь сюда на работу, и ее приняли. Во-первых, тогда запрет на замужество был скорее рекомендацией, чем жестким требованием. Во-вторых, ее муж тоже был учителем и вел физику. В-третьих, Ирине Васильевне срочно были нужны учителя именно истории и физики.
Правда, молодая Надя Сергиевская, в недавнем девичестве Кирюшина, не производила такого магнетического впечатления на школьников. Да, она была худее, поэтому ее высокий бюст и длинные стройные ноги притягивали к себе большее внимание, чем двадцать лет спустя, зато кожа была еще по-девичьи неровна и прыщава. Да и в науке соблазнения она делала только первые шаги. Время шло, Надя мудрела, взрослела и набиралась опыта. К тому же, как ни парадоксально, чем старше она становилась, тем привлекательней казалась. Ее слава среди школьников зашкаливала, и не в последнюю очередь успехи учеников по предмету именно истории позволили привлечь к школе интерес. Ирина Васильевна скрупулезно подбирала других учительниц, одну красивее другой, и в итоге, директриса стала заслуженным учителем, школа — лицеем, а Надежда Сергиевская — ее завучем. Тогда же она развелась с мужем и уговорила директрису уволить его. А через несколько лет ее наставница, состарившись и уйдя на покой, сделала директрисой ее саму, ее любимую ученицу, и Четвертый лицей пережил новый взлет, продолжающийся по сей день…
И все это время, и до и после развода, и до и после директорства, она неизменно возбуждала во многих школьниках дикую страсть… За ней следили, наблюдали, она вызывала споры, разговоры и слухи, о ней мечтали, ее ждали; она приходила к ученикам по ночам, оставалась во влажном постельном и нижнем белье… Но к ней стремились, как ко всему, что вызывает ажиотаж, любопытство, обсуждение. А эта популярность порождала новый интерес, пусть и с ярчайшей эротической окраской…
За прошедшее время она накопила такой опыт в этом, что неосознанно принимала решение, как ходить, как сидеть, как поправлять прическу, пить воду, улыбаться — все чтобы оказаться наиболее желанной для большинства школьников.
Почему я так привлекательна? — этот вопрос она задавала себе все чаще и чаще, и постепенно нашла ответ. Базис должна составлять красивая внешность, это очевидно. Но красота должна быть не чистой, хотя и не грязной, а, скажем так — подпачканной. Грудь чуть больше, чем нужно; таз несколько шире, чем положено; черты лица слегка грубее, чем принято… Из таких мелочей и складывается настоящая, шокирующая, бьющая наповал, обезоруживающая привлекательность.
Происшествие с Кобленко имело положительные и отрицательные стороны. С одной стороны, при всем своем опыте она не просчитала его столь сильных чувств к себе. С другой, она получила сексуальное удовлетворение, да и спасла от позора дуреху Сажину.
… Размышляя обо всем этом, Сергиевская машинально поворачивалась к зеркалу то одним, то другим боком, потом потерла пальцем пятнышко на шее… Нет, в целом все было в порядке: она была столь же очаровательна, столь же неотразима, столь же желанна…
***
— … Наконец, помимо всего перечисленного, вы подставили под удар себя, а значит, и меня, и весь лицей. Такие вещи обычно не прощаются.
Лиза, низко опустив голову и тихо роняя слезы на плотно стиснутые руки, сидела перед директрисой. Только что был закончен десятиминутный анализ ее проступка. Лиза Сажина никогда в жизни не испытывала такого стыда и страха. Она понимала, что увольнение — самое мягкое наказание, которое она может понести. Что же касается Сергиевской, то она не стала отказываться от еще одного компромата на Сажину, все из-за своей привычки все дублировать и страховать. Конечно, она могла легко уволить Лизу и быть уверенной в ее молчании. Но (и об этом она Лизе, разумеется, не говорила) : директриса не хотела упускать ее. К тому было множество причин.
Во-первых, Лиза была самой молодой учительницей, и остальные относились к ней как к девочке, как к собственной дочке. И верно: Надежде было сорок восемь, Олесе — тридцать пять, Свете — тридцать два, так что только Лиза вполне могла быть дочерью Сергиевской. Та понимала, что преобладание зрелых учительниц, с одной стороны, предпочтительно в смысле опыта, с другой — развивает в школьниках эдипов комплекс. Так что Лиза, почти ровесница школьников (что такое шесть лет?!) , несколько снижала остроту проблемы.