В домашней видеотеке предусмотрительной директрисы были аналогичные фильмы с участием всех подчиненных, кое-кого даже по несколько раз.
Некоторые из новых учительниц, соглашаясь на "посвящение", действовали на эмоциях, необдуманно. Ими руководили примерно те же соображения, что и Лизой: возбуждение, тщеславие, нехватка секса. Да и железные аргументы Надежды работали безотказно. Правда, потом, остыв и успокоившись, новенькие терзались угрызениями совести и раскаянием. Иные даже требовали от директрисы уволить их. Вот тогда-то, если, конечно, Сергиевская сама была в них заинтересована, на свет извлекался убойный компромат. Бедняжкам ничего не оставалось, как смириться. Но в случае Сажиной, внимательно наблюдая за ней, Надежда думала, что она и так согласна.
***
В понедельник состоялся педсовет, где Лиза была представлена коллективу как будущая учительница математики и информатики.
— Елизавета Ивановна прошла предварительное тестирование силами Олеси Евгеньевны и меня, — как бы между прочим, обыденным голосом сказала Сергиевская, — и оставила самое благоприятное впечатление…
Лиза внутренне усмехнулась. Кому надо, тот поймет. А надо, похоже, было всем.
Она ощущала на себе заинтересованные взгляды будущих коллег. Но и сама, стараясь не быть навязчивой, присматривалась к учителям.
Вот пожилая, если не сказать, старая Анастасия Геннадьевна, о которой говорила Сергиевская. Лишь позже Лиза с изумлением узнала, что еще какие-то пять лет назад она, будучи учительницей физики, исправно поощряла школьников. Потом западать на нее стали реже, и ее перебросили на "непрофильную" географию, а на физику взяли статного красавца Станислава Викторовича. "Да, с таким бы и я легла", — невольно подумала Лиза, но тут же сообразила, что на фоне юных, свежих, нецелованных школьниц она имеет мало шансов.
Физрук Егор Анатольевич тоже заставил взгляд Лизы чуть дольше обычного задержаться на его плечах и мощной шее.
Ну, и тот, на смену кому должна была придти Лиза осенью — математик Илья Моисеевич, симпатичный старикан. "Интересно, — думала Лиза, — как они умудрялись получать какие-то места на олимпиадах по математике?".
Позже она выяснила и это. В свое время была молодая учительница, но забеременела (не от школьника ли?) , пришел молодой математик (что дало несколько побед школьниц на малозначительных олимпиадах) , но эффект был ничтожен, учителя уволили. Пришла еще одна учительница, даже не очень молодая, но через несколько лет почему-то перестала выполнять свои прямые обязанности, то есть поощрять школьников. Ее тоже пришлось спровадить, и от отчаяния взять Илью Моисеевича. Несколько лет Сергиевская искала молодую (да хоть старую) математичку, но все не везло: то дура, то страхолюдина, то замужняя, то с детьми. Правда, Илья Моисеевич оказался просто гениальным педагогом, и школьники (а не только школьницы) регулярно преуспевали на олимпиадах и поступали в технические вузы — только потому, что он просто умел учить математике. Так что Сергиевская на какое-то время прекратила поиски нового учителя (а лучше учительницы) . Но возраст брал свое, и Илье Моисеевичу стало пора на пенсию. Во так на горизонте "Четвертого" и показалась Лиза Сажина. Но обо всем этом она узнала позже…
Та самая Светлана Николаевна, учительница русского языка и литературы, оказалась моложавой блондинкой, в которой, по убеждению Лизы, было не меньше десяти лишних килограммов.
Гораздо больше ее заинтересовала учительница химии и биологии. Представляясь Лизе, она произнесла некую комбинацию звуков, которая, видимо, была именем и отчеством, потому что она привычно добавила:
— Можно просто Алла Сергеевна.
Кто она была по крови — бурятка, якутка или казашка — Лизу не сильно интересовало. Миниатюрная Алла обладала не просто стройной, а какой-то утонченной, фигуркой. На вид ее можно было принять за студентку, и только позже Лиза выяснила, что ей тридцать восемь лет. Возраст и опыт не читались ни по фигуре, ни по шее, ни по рукам. В ее узких темных глазках, плоском лице, на котором почти никогда не менялось выражение, в ее гибком, как у кошки, туловище, с одной стороны, не было ничего особенного, но с другой, читался какой-то звериный магнетизм, какая-то необъяснимая, потусторонняя сексуальность, нечто завораживающее, что-то сродни гипнотизирующему взгляду змеи. Лиза поймала себя на мысли, что ей хочется наблюдать за Аллой, наслаждаться видом ее тела, которое всегда занимало самое изящное и гармоничное положение, а при ходьбе представляло образец плавности и величавости движения. Никогда раньше не замечавшая за собой лесбийских наклонностей, Лиза вдруг поняла, что, оставшись одна, она грезит о своей сотруднице, что ей хочется медленно и торжественно стянуть с нее платье, увидеть ее голой, разметать по подушке ее густые жгуче-черные волосы, целовать ее гладкую и, как казалось, холодную кожу…
"Могу себе представить, — думала тогда Лиза, — как по ней ученики с ума сходят, если даже я тронулась".