— Матвей Изольдович, мы… — Наташа встала с корточек, обернулась и не успела произнести дежурное "больше не будем" : её готовый просить прощения взгляд и наивная улыбка пришлись на захлопнувшуюся уже дверь…
Через тридцать пронзительно долгих секунд директор школы робко постучал в двери собственного кабинета: "Девочки… можно?". И, появившись, абсолютно не знал, куда себя деть, а лишь промокал большим клетчатым платком всё потеющий лоб и повторял "Всё прибрали… . Ага… . Молодцы… Теперь интерьер…". Эту фразу он, похоже, придумывал, когда только входил первый раз в кабинет.
Интерьер состоял из лёгкой сиреневой занавески на окно, огромного, во всю стену, листа диаграммы школьных показателей, портрета Антона Макаренко и принесённой Наташей со склада запылившейся репродукции с картины Шишкина "Рожь" ("Матвей Изольдович, скучно же! Пусть хоть маленькая картинка пока повисит, а потом я вам ещё лучше сама нарисую!") .
Лика, забравшись на стул, вешала всё на торчавшие с прошлого года в стене гвозди, Наташа подавала, что прийдётся, а директор поддерживал Лику за талию, потому что сам он со своей комплекцией на жалобно поскрипывающий стул взобраться никак не мог.
Спокойно пришёлся на своё привычное место только всегда скромно улыбающийся педагог всех времён и народов. Занавеска же постоянно соскакивала с навешенных уже деревянных колец и несколько раз, вообще, чуть не оборвалась полностью. К тому же карниз был под самым потолком, и Лике приходилось всё время тянуться изо всех сил вверх. Из-за этого её длинная спортивная майка задиралась, задиралась, задиралась… пока взиравший вверх и искренне переживавший за Лику Матвей Изольдович не ощутил у себя под ладонью упругий голый живот… Лишь Наташа заметила, как он слегка покраснел и стремительно одёрнул на Лике маечку. Но работа кипела, и процедуру одёргивания пришлось повторить ещё трижды.
— Фух! — измученная Лика соскочила со стула на пол, под тёмной чёлкой на лбу её выступили капельки пота. — Матвей Изольдович, я не буду диаграмму эту вешать! Зачем она нужна, такая громадина! Давайте Наташину картинку повесим и всё!
— Ли… лапочка… как же! — Матвей Изольдович в который уж раз за день был потерян и смят. — Без диаграммы это не кабинет будет, а вообще неизвестно что! Ну, хорошо, я сам повешу. Только подайте мне…
Он стал снимать пиджак, примериваясь взобраться на стул.
— Нет, я вас не пущу! — Лика опередила его, мгновенно присев перед ним на краешек подрассохшейся школьной мебели. — Стулья сначала нормальные сделайте в мастерской, а потом будете на них карабкаться! Наташ, тащи уже эту простыню, попробуем…
Наташа прыснула, представив, как всё-таки Матвей Изольдович будет карабкаться на стул, когда его сделают нормальным в мастерской, и стала разворачивать свисающую со стола сложенную вчетверо диаграмму.
Диаграмма захлёстывала своими устремлёнными ввысь показателями всех по очереди и одновременно. Расшатавшиеся гвозди норовили выскочить из стены, Лика тихонько бубнила что-то себе под нос, а Наташа от души хохотала каждый раз, когда сорвавшийся один или другой край укутывал Лику с Матвеем Изольдовичем в подобие готовой к открытию скульптуры какого-нибудь памятника.
Когда приступы хохота немного схлынули, Наташа озабоченно уставилась на вешающих образцово-показательные достижения: Лика изо всех сил тянулась, закрепляя противоположный от неё край на последнем гвозде, с Матвея Изольдовича пот лил в три ручья, а его пухлая растопыренная ладонь крепко сжимала через спортивные трусы Ликину попу…
— Матвей Изольдович, а, правда, вы подглядываете за девочками? — тихо спросила посерьёзневшая вдруг Наташа, и директор чуть не выпустил поддерживаемую Лику из рук.
— Наташка, не балуйся! — воскликнула пошатнувшаяся на стуле Лика.
— Нет, не правда! — произнёс Матвей Изольдович, стараясь всё-таки удержать Лику в её полуакробатическом этюде.
— Нет — правда!
— Нет — не правда!