Увеличивал и увеличивал темп и когда от наслаждения начинал плавиться мозг, готовый взорваться и выплеснуться в нее, почувствовал как, изгибаясь, отдавая себя всю, забилась дрожью Верка. Как пульсировала и сжималась, требуя своего, познанная глубина и я, теряя контроль бытия, мощными толчками растворился в ее, еще дрожащей, бездне. Возвращаясь к жизни, я смотрел, как также медленно возвращается Верка. "Мама!" Она еще с закрытыми глазами, слабыми ищущими руками нашла и прижала к груди мою голову и, отдыхая, расслабленно затихла. Мы лежали и каждый молча, усваивал громаду потрясения.
Еще не пришедший в себя я млел от щебета и поцелуев Верки, она тормошила меня, целуя, шептала: "Ты что со мной сделал, медведь. Я чуть не умерла". Ее руки трепетно бегали по моему телу на мгновение останавливались, изучая мое отдыхающее естество, и снова продолжали свой бег, чтобы через секунду вернуться. Ее губы скользили по мне, останавливались на сосках, целовали, подключали острые зубки, заставляя их тихонько исполнять свои обязанности, и снова целовали, сосали, высасывали из меня жизнь. "Ну, не может живой человек выдержать таких испытаний!". Я вскочил, сгреб в охапку смеющуюся, светящуюся, брыкающуюся, теплую и желанную Верку, опрокинул на спину, чтобы наказать за ее пытки. Наказание последовало незамедлительно, и было таким же жестоким, как и то от которого мы еще не успели отдохнуть. Еще тяжело дыша, расслабленно, отстранившись, но, держась за руки, услышали стук и голос Веркиной матери: "Верка, ты там живая?". Только сейчас мы заметили, что на улице уже светло. Верка засмеялась, смешно, заболтала, задрыгала голыми ногами, и каким-то, откровенно счастливым голосом крикнула: "Мамочка! Я уже умерла! Мам, ты иди мы (Мы!) сейчас". Какое там сейчас, мы вновь и вновь кидались к друг к другу. Вновь сплетались, соединялись в единое, не могущее быть иным существо, до тех пор, пока затягивать расставание стало невозможно. Верка встала, огромными, с темными кругами вокруг, глазами посмотрела на меня. Наклоняясь, тихо поцеловала и, прошептав "Пошли" , начала одеваться. Вышли на улицу. Зашли в дом. Я попрощался с Веркиной матерью, потрепал по вихрам карапуза и вышел. Следом за мной выскочила Верка. Мы почти бегом побежали к Сашке. Вышедшая и начавшая было ругаться Сашкина мать, увидев что-то в Веркиных глазах, осеклась. Сашка, пожимая нам руки, произнес: "Ну, вы даете!". Попрощавшись, побежали на автобус. Уже на перроне, рядом, с уже тронувшемся поездом, целуя, и не имея сил оторваться от нее, я пообещал: "Я приеду. Я обязательно приеду, Верка!". "Иди". Уже в тамбуре набиравшего ход поезда, я видел ее какую-то одинокую, сиротливую, с опущенными руками фигурку, и оттого, что я уже не рядом с ней и не могу закрыть ее собой, разрывалось сердце.
Я приехал, почти, через три месяца. Выпертый за отличные успехи со школы, и уже устроившись на работу таскать кирпичи каменщикам, я, выпросив аванс и неделю времени, помчался к Верке. Мы снова оказались с ней в том не знающем границ и времени омуте. Опять и опять поглощали друг друга с жадностью каннибалов и, очнувшись от необходимости расстаться, также трудно расстались.
Больше её я не видел.: …
Кто знает, почему жизнь слаживается не так, как становится очевидным с высоты лет. Я узнавал, в двадцать пять Верка вышла замуж, родила мужу двоих ребятишек и счастлива.
Кто это знает, кроме самой Верки.