— Очень, — ответила она, вытирая полотенцем бёдра.
Она повернулась ко мне спиной и исполнила ламбаду. Всё-таки она была хороша! Я издал невнятный возглас любви, нежности и прошёл к холодильнику. Достал и разогрел на сковороде котлеты, залил их яичницей. Когда Лиза вернулась на столе уже стояли огурцы, помидоры, котлеты с яйцом, хлеб. Я налил в стаканы домашнего тёщиного вина.
— За тебя, — сказал я, — чудо дивное и прелесть небесную.
Мы выпили и стали есть.
— Тебе вправду было хорошо? — спросил я, не веря до конца, что мне удалось пробудить в ней чувственность.
— Не поверишь: так — никогда. Мальчишки — фуфло:
Она тщательно вытерла хлебом тарелку и, прожёвывая его, сказала твёрдо, прямо глядя мне в лицо:
— Сейчас пойду и заявлю, что ты меня изнасиловал. Козёл.
Что-то такое я и ожидал втайне даже о самого себя. Это ведь я, старый селадон, ощущал взрыв Вселенной и эстетическое наслаждение её молодостью. А она хоть и испытала со мной свой первый оргазм, но по сути была и осталась вульгарной, дурной, развращённой девчонкой. Мне стало жалко себя — не её! Она уже отдавалась своим мальчишкам до меня. Мир рухнул, придавив меня своими обломками.
— Гад, — сказала она равнодушно. — Сволочь.
Ладно. Я хоть и селадон, но старый, то есть опытный. И убью сейчас двух зайцев. Я знаю, почему она не уходит и чего ждёт.
— Подожди секунду, солнышко, — грустно сказал я, — сейчас вернусь.
И я вернулся. С камерой в руках. Я включил воспроизведение и развернул экран в её сторону.
— Смотри.
На маленьком экранчике она сама вошла в комнату в одних трусиках, сама сорвала с себя футболку, сама расстегнула мне брюки и стянула их вместе с трусами. Я, конечно, на экране выглядел далеко не Апполоном, но, несмотря на это, она сама стала делать мне минет, присев у моих колен на корточки (хороша, чертовка, вопреки всей её вульгарности, просто чудо какое-то!) . Я её пальцем не тронул: стоял, оперевшись руками о стол за своей спиной.
— Ты думаешь, тебе поверят после этого? Кто, скажи, кого изнасиловал?
С её лица слетело хищное выражение, и она снова превратилась в маленькую нежную девочку. Растерянную, обиженную, и от этого ещё более желанную. Первый заяц был убит.
Лиза встала. Я выключил камеру и взял её за руки.
— Я хочу встречаться с тобой, милая моя, хорошая моя девочка, — она вскинула на меня свои ресницы. — Устрой своим мальчишкам каникулы. Только я и никто больше. Тебе было хорошо со мной? — Она кивнула. — Тебе будет хорошо со мной. Будем считать, что мы заключили договор.
*****
— Какой договор? — не поняла Лиза.
Я засмеялся и провёл пальцем по её губам.
— Это стоит пять долларов.
Мой палец просчитал её позвонки на спине и опустился к чудной попке.
— Это десять.
Палец забрался под бахрому шортиков, проскользнул по внешней стороне бедра к губкам, получившим сегодня своё первое удовольствие, но так и оставшимися нетронутыми.
— Это пятнадцать. Всё вместе тридцать, — мой палец поглаживал её губки сквозь шёлковую ткань. — А если здесь до завтра никто не побывает (она возмущённо взглянула на меня) , получишь премию.
У неё в ладошке оказалась сложенная двадцатка.
— Это тебе за сегодня, солнышко, чтоб ты поняла, что я тебя не обманываю. Согласна?
Она развернула купюру и посмотрела её на солнце. С понтом — опытная.
— Согласна. А сколько премия?
Второй заяц был тоже убит.
— Думай не об этом. А перестань бояться. Иначе хорошо будет только мне. Мать когда возвращается?
— После восьми вечера.
И мы расстались. До завтрашнего утра.