Последний урок я сидел как на иголках, не зная чем заняться. Время от времени косился на Женю и вспоминал, что как-то вскользь он упомянул, что его родители работают и возвращаются домой к шести. "До шести-то, наверно… " — в голову лезли развратные мыслишки, которые переплетались с надеждой, что до шести мой мальчик остаётся дома один, что никакие побочные родственики там не околачиваются. Звонок. Что-то в них есть, в звонках.
Я тащился за Женей по лестнице, недовольно и вопросительно приглядываясь к его молчаливой спине: неужели забыл? Окликнуть его и спросить я смущался, нутром ощущая, будто в самом этом действии заключено что-то жутко порочное. Только у самого выхода я поймал его взгляд. Он спокойно спросил: "Ко мне пойдём?" — делая акцент на "ко мне". К тебе, мой гений! Приятно же тебе меня мучить.
От самой школы мы шли рядом. "Как парочка!" — мне думалось, хотелось взять его за ручку для пущей достоверности, но отпугивать его сейчас — ставки были слишком высоки. Он бы, может, и не заметил этого, без умолку болтая о своих компьютерах с серверами, модулями и хотсвапами, но прогуляться за ручку я ещё успею с каким-нибудь извращенцем, а сейчас я рассчитывал на меньше, чем секс. О том, чтобы уговорить его, не было и речи: стопудово не даст. Я трезво планировал его изнасиловать. И несколько минут физического наслаждения, я думал, стоят любых нехороших последствий. Пока мы шли, я иногда посматривал в его сторону, каждый раз испытывая новый прилив страсти, смешанной с садистскими желаниями.
Его комната была удивительно чистенькой — вспомнив свою, мне даже стыдно стало. Впрочем вся квартира была вылизанной, и его комната была, скорее, самой беспорядочной на вид, отличаясь от остальной части квартиры обилием проводов, ведущих к компьютеру, переключателей разного рода и всяких устройств на столе и на полу. Мешабельных родственников не наблюдалось. Мой сладкий мальчик действительно оставался один до шести часов. Прибыв в апартаменты, он ринулся загружать свою машину для самозомбирования и принялся грузить меня. В отличие от меня он точно знал, зачем меня сюда привел: показывать… то, что он мне собирался показывать, иногда отрываясь и мило встревоженно спрашивая: "ты слушаешь?", "тебе интересно?" Канэшна, дарагой! Мой тебя панымалъ! Я минут с двадцать ошарашенно пялился на экран с набором буковок, циферок и чёрточек, забыв с какими намерениями я сюда пришел.
"Вообще-то я не люблю Солярис, — сказал Женя в очередной раз поворачиваясь ко мне своим прехорошеньким личиком, — противный он!" Ага, противный. Скажи ещё раз "противный", пративный.
Сквозь ступор я начал прикидывать, с какой стороны к Пративному лучше подступиться. Повертел башкой, посмотрел на него под разными углами… Мне стало смешно: интересно, до какой стадии откровенности гей-поведения он будет его не замечать? Чисто для прикола я облокотился одной рукой на спинку стула, манерно, насколько позволяли манеры, положил ногу на ногу, и, закусив кончик мизинца, изобразил страстный хабальный взгляд.
Рука устала, и мизинец затёк, когда Женя наконец повернулся и спросил: "Понимаешь?"
"Смотря что… " — ответил я своим самым низким эротичным голосом, погладив его по бедру, наигранно улыбнувшись и чуть прищурив глаза. Пацан шуганулся. Затем, неловко улыбнувшись, что-то невнятно произнёс и на всякий случай встал. Меня это развеселило: надо же, дошло! Я тоже встал, медленно подошел к нему и тем же голосом наговорил ему комплиментов насчёт его красоты и умственных способностей и что он мне сразу понравился.
Ему очень шло удивляться, у него это получалось особенно очаровательно и естественно: он сжал губы, его лицо стало неловко-серьёзным, брови дёргались, поднимаясь-опускаясь независимо друг от друга, а своими распрекрасными глазами он так пристально впился в меня, что у меня по спине пробежал холодок. Но меня это только возбудило. В растерянности он сделал несколько шагов назад, оказавшись у самой кровати. Это был "нужный момент".
Я быстро опрокинул его на кровать, придавил собой, и стал крепко, взасос, целовать его куда придётся: в щёки, в шею, в губы, в нос. От неожиданности поначалу он не сопротивлялся, только когда я полез к нему в трусы, он резко опомнился и начал отчаянно брыкаться. Я был сильнее его, но удерживать его руки было очень неудобно, и он к тому же больно пинался. Чтобы устроиться поудобней, я немного спустился вниз, но в это время Женя освободил руку и со всей силы дал мне в глаз. Резкая боль меня взбесила. С наплывом ярости я вдавил его грудь руками в постель и два раза наотмашь ударил его по лицу.
Глава 3 (последняя)
Наверно, ему никогда не давали пощёчин. Он моментально обмяк. Я отпустил его руки. С пощёчинами моя злость прошла и я, сидя на Жене, посмотрел на него сверху — сейчас он ещё больше был похож на девочку. На девочку, которую пытаются изнасиловать, а она бьётся, как пойманная птичка. Его волосы разметались по подушке, ротик был полуоткрыт, но главное — это выражение глаз. Я замечал его только за взрослыми женщинами: оно особенное, отрешенное и с загадочной тоской, очень глубокое и умное.
Я смутился: пригласили в гости, как человека, а я… Вдруг вспомнил свой первый медицинский осмотр, тошнотворное ощущение, когда в твоей жопе без твоего на то желания шарится нечто чужеродное. Я понял, что мне не хочется его насиловать: он такой нежный, андрогинный; наверно, и внутри он такой же нежный, чуткий. Получить первый опыт через насилие, с геем, в пассивной роли… Нет, мне хотелось, чтоб ему тоже было приятно. Да и… не умею я насиловать, сам девственником был.
Я вздохнул и сказал, наверно, самую идиотскую фразу для такого случая: "А чё, прикольно". С этими словами я с него слез, сгрёб свой рюкзак и потащился на выход, и, не оборачиваясь, попросил его закрыть за мной. Было отвратительно: не то чтобы стыд, не то чтобы разочарование, просто отвратительно. Только у двери я последний раз мельком взглянул на Женю — ему тоже явно было не по себе. Вся его шея алела засосами.
Неудивительно, после этого неудачного откровения Женя стал меня избегать. Теперь каждую перемену он либо держался рядом с классом, чего раньше никогда не делал, либо незаметно исчезал сразу после звонка и появлялся только с началом следующего урока. К себе он меня за три метра не подпускал. Причём я чувствовал, что он меня замечает, делая вид, что не замечает; он сразу смотрел в сторону, когда мы встречались глазами. Поначалу меня умиляло такое его поведение, но вскоре я затосковал. Мне сильно не хватало близости к нему, его чуть скрипучего голоса, наивной улыбки, прожигающего насквозь взгляда. Чем дольше он меня игнорировал, тем сильнее я хотел его. Я совсем перестал учиться, нахватал "гусей" — уроки я посещал только для того, чтоб лишний раз пострадать на тему того, что ему совсем на меня наплевать. Мне непременно хотелось его ещё хоть раз потрогать. Нужен был момент.
Момент пришёл. В привычку демонстративного пренебрежения к английскому как к предмету Женя всегда опаздывал на него, объясняя это дежурством в кабинете химии (с доски стереть) , если училка ступорилась впускать его в класс. В мою же привычку вошло опаздывать на любые предметы. Английский не был исключением. Я спускался по лестнице из столовой и заметил, что Женя идёт руки мыть. Я пошёл за ним. Он уже открыл кран, когда я вошёл в туалет.
— Привет.