Нелли открыла сразу после звонка. "У дверей ждала, что ли?" — подивился Тик.
— Заходи скорее, холодно. Ой, цветыы… спасибо… где ты в феврале ирисы достал, волшебник?
— Места надо знать, солнышко. Есть такое место, называется "оранжерея". Вот там волшебники живут.
— Так там же не продают? Неужто спер?! С кем я связалась, боже мой!
— Ну дык, Нельк… откуда у февральского школьника деньги на ирисы? На ириски, и то не хватает… Да купил я, купил! Ааа! Отпусти ухо! Оно мне дорого как память! Мне знакомая продала, она там работает, своим можно по чуть-чуть! Нелька, оторвешь, пустии! Мне родители денег дали, на книжку! Скажу — кончилась, с интернета скачаю! И верну я им все, ну пусти, собакаа!!
— Ыррр! — рыжая бестия в последний раз дернула искусанное ухо, с неохотой отпустила, урча, и на всякий случай щелкнула зубами перед носом непритворно дрожащего Костика. — Смотррри у меня! Пррроверю! И ведь пррроверит, не постесняется. Прямо сейчас вот родителям позвонит, и скромно так скажет, мол, книжку Косте я из своих одолжу, а деньги он вам вернет. Кроме тех, на которые мне коробку конфет купил. Подлиза он у вас, мол.
Да не в том смысле подлиза, что вы!
— Алло? Здравствуйте, Валентинсанна, это Нелли Баранова, учительница Кости…
Тяжко быть любовником собственной училки.
***
Хотя, помилуйте, какие любовники? Вон сидят за столом рядышком: то ли научный диспут, то ли репетиция в клоунском училище.
— Что это за бред, Тик? Где ты эту чушь вычитал?
— Ничего не бред! Это Тонгерен и Боргхаммер писали. Что крест действительно могли найти во времена Константина, но Елена тут может быть и ни при чем, и вообще все сложно. И главное, никаких гвоздей, гы. Ну действительно же, нет упоминаний до конца четырнадцатого… всмысле, четвертого века?
— Это ты Евсевию поверил, который крест не упоминает. А Сократа и епископа Кирилла куда приткнешь?
— Ну… не могу же я всех прочитать…
— Аа, вот тогда и не моги утверждать, если всех не читал! — Нелли звонко щелкает Костика по лбу, тот бурчит и отворачивается. — Не обижайся, Тик, но тут так: или знаешь серьезно и говоришь, или молчишь в тряпочку. Иначе однажды подловят, потом не отмоешься. Ладно, давай мне официальную версию событий. Как на экзамене.
— Официальную ей, блин. Ладно, просила — получай. Значит, так: вы таки будете смеяться, но иммиггация в Палестину началась аж в 326 году, повегьте мне стагому человеку, как вчега сам помню. Пегвой гепатгианткой была известная контгабандистка и чегная копательница Елена Святая, шоб ей жить до ста двадцати и гогеть в аду до втогого пгишествия. Эта деловая дамочка с Молдаванки, не успев пгойти погганконтголь, тут же по наводке от своих местных когешей наехала на хгам Венегы… Таки что вы гжете над чем я говогю, я вас между пгочим интегесуюсь?
— Ты, Жванецкий недоделанный! . . Разве можно так издеваться над старой женщиной? — Нелька вытирает глаза, всхлипывая.
— Это ты про себя?
— Про Елену, дурак! — только что задавленные всплески прорываются обратно. — Ты хоть знаешь, сколько ей лет было в двадцать шестом?
— Ннну… не. Щас… с какого она там, двести восьмидесятого?
— С двести пятидесятого, знаток! Семьдесят шесть было бабушке, прикинь?
— Уййооо. А разве тогда столько жили?
— У них ученичков типа тебя не было, чего бы им было не жить. Я вот с тобой точно до пенсии не дотяну, помру от смеха в расцвете лет.
— Не помрешь, я тебе искусственное дыхание сделаю. Могу даже профилактически.
— Эй, ты без намеков тут, у нас урок вообще-то! Еще целых полтора часа. Все, завязали ржать, давай учиться. — Нелли поправляет растрепавшуюся челку и принимает серьезный вид. Пять секунд смотрит на такого же серьезного, надувшего щеки Костика — и оба валятся на стол в новом приступе хохота.