– Вот именно! Не все ж могут открыто признаться в том, что считается нехорошим! – слово "считается" Димка, говоря это, выделил – произнёс чуть насмешливо, даже пренебрежительно. – И потом… ты сказал "вообще", а "вообще" никакого нет… "вообще" – это фикция! Потому что есть мы – есть любовь, как у нас. И есть… – Димка вдруг вспомнил про тех двух гопников, что зазывали – настойчиво звали – Расима в свой номер, – есть голый секс… ну, то есть, одна лишь физиология – секс без нежности, без любви, и тогда бывает насилие: кто-то кого-то насилует, принуждает… как можно сваливать всё в одну кучу – и любовь, и насилие?
Скажем, мужчины насилуют женщин… и что – нужно теперь запретить и разнополую любовь, и разнополый секс? Это же глупо… и глупо, и нелогично! Точно так же, Расик, с любовью, когда любят друг друга парни… запрещать им любить друг друга лишь потому, что бывает, помимо любви, ещё и насилие? Глупо! Вот мы с тобой… разве, Расик, это не кайф – любить друг друга? Кайф… офигенный кайф! Ну, и на фиг мы будем думать о том, что в о о б щ е это вроде как плохо, если мы с тобой оба знаем, что нам – лично нам! – это очень даже прекрасно… тот, кто не только вслух говорит, а верит и думает, что это плохо в о о б щ е, тот просто глуп! Потому как здесь нет – и не может быть – никакого "вообще"! Вот… я, Расик, думаю так!
– Ну, хорошо… но ведь есть же… всё равно есть о б щ е е мнение про то, что такая любовь – это плохо, – Расим, говоря это, вспомнил, как он отталкивал Д и м у в первую ночь… блин, какой он, Расим, был глупый! – Откуда тогда это о б щ е е отношение к сексу между парнями? Мы с тобой знаем, что это кайф, но… мы ведь тоже не можем не считаться с этим о б щ и м мнением. Правильно?
– Правильно, – хмыкнул Димка. – Но ведь о б щ е е мнение не упало с неба – его нужно было сформулировать, распространить, внедрить в сознание большинства не умеющих самостоятельно думать людей, чтобы это чьё-то частное мнение стало восприниматься как мнение о б щ е е… и тогда возникает вопрос: кому было выгодно превращать такую любовь, как у нас с тобой, во что-то постыдное, нехорошее, преступное?
А ведь кому-то же это было нужно – кому-то всё это было очень выгодно! Есть такой принцип: разделяй и властвуй… вот и разделили любовь – на "правильную" и "неправильную"! Не сегодня разделили – давно… но это и ныне кому-то выгодно: опираясь на это нелепое, но укоренившее в сознании большинства о б щ е е мнение, можно кого-то любовью такой шантажировать, кого-то можно прессинговать, загонять в угол, разводить на бабки… или, шантажируя этой любовью, можно кого-то насиловать, принуждать к сексу, получая при этом вполне объяснимое – закономерное – удовольствие… разделяй и властвуй, – повторил Димка. – А любовь не делится – она или есть, или её нет… да?
Beatae plane aures, quae non vocem foris sonantem, sed intus auscultant veritatem docentem! Какое-то время они молчали – молча лежали, прижавшись друг к другу, – Димка, лаская ладонью тёплую, сочную – сочно-упругую – попу Расима, думал о том, как стремительно пролетели десять дней… десять самых счастливых дней в его жизни!
И это только начало… за окном была осень – в окно барабанил холодный дождь, – лаская ладонью упруго-сочную тёплую попу Д и м ы, Расик думал о том, что Д и м а – самый лучший и самый умный, самый нежный и самый красивый… самый любимый и дорогой для него, для Расика, человек на свете! А ведь он, Расим, по собственному незнанию, по недомыслию едва не разминулся со своей любовью – тогда, в первую ночь… и все потому, что кто-то где-то когда-то решил-предписал, ч т о нужно считать хорошим, а ч т о считать нужно плохим… о б щ е е мнение… какая всё это фигня – по сравнению с тем, что он, познавший любовь Расим, испытывал-чувствовал!
– Дим, скажи… ты меня правда любишь? – нарушая молчание, тихо проговорил – прошептал – Расим, словно в этот могли быть какие-то сомнения.
– А ты? – отозвался Димка… более нелепого вопроса он, Димка, не мог себе даже представить!
– Я? – Расик засмеялся; он ткнулся губами в Димкину щеку… и тут же, движимый чувством первой юной любви, накрыл губы Д и м ы губами своими – страстно и жарко он засосал любимого Д и м у в губы… разве это был не ответ?
Они целовались и говорили, говорили и целовались… они шептали друг другу всякие нужные и вроде совсем пустые, совсем ненужные, но всё равно очень нужные слова… они смеялись, боролись, дурачились в темноте… и целовались – целовались снова… ёлы-палы, как это было классно!
Перед самым подъёмом они ещё раз любили друг друга – сначала губами… они любили губами друг друга одновременно, – лёжа "валетом", они с упоением, с жаркой страстью сосали один у другого юные горячие пиписы, нежно ласкали губами невидимо багровеющие в темноте сочные головки… потом Расик лёг на живот, и Димка вдавился в Расима всем телом – вдавился в любимого Расика членом, лобком, живом, грудью, – целуя Расима в затылок, Димка кончил Расиму в попу… и – содрогаясь от кайфа, в попу Д и м е кончил Расим, – ночь, пролетев, подошла к концу… было утро.
Они, Расик и Димка, вместе – как всегда! – сходили в душ… быстро оделись… быстро собрали сумки… всё! Расик собрал свою сумку первым, – глядя, как Д и м а пакует сумку свою, Расим сел на застеленную кровать… на ту самую кровать, на которой они протрахались утром-вечером восемь счастливых дней-ночей.