— Я одна туда не пойду.
— Боишься?
— Вот ещё, просто я не знаю, где там что.
— Ты же к бабке часто приходила, когда она живая была.
— Да врёшь ты всё! зашипела Катька, уличённая в трусости и вранье.
— А я вот сейчас пойду один.
— Зачем?
— Интересно.
— И не боишься?
— Ни капельки.
— Если пойдёшь перым, то я с тобой.
Я вышел из комнаты, Катька за мной. Все были увлечены фильмом и нашего ухода даже не заметили.
В прихожей на комоде стоял туристический фонарь. С освещением на улицах у нас всегда напряг был, так что у многих в прихожих постоянно фонари лежали — гостей проводить. Я взял вонарь и проверил — горит. Олежкин папаня для чегото выкрутил пробки из счётчика во второй половине дома, и сейчас, поздним мартовским вечером, уже темнело.
— Ну что, пойдём, или — боишься?
Катька покрутила головой. Я открыл дверь во вторую половину дома. В нос ударил специфический запах нежилого помещения, было немного прохладно, эту часть дома протапливали пару раз в неделю, чтоб сырость не заводилась. Сразу за дверью была комната с большёй русской печью в углу, старинным шкафом справа от двери и большим столом у окна. Я включил фонарь и повёл лучём справа-налево и обратно. Под столом блестели голубой масляной краской табуретки, в углу, почти у потолка висела икона, в обрамлении белой материи, святой, кто его знает что за он, смотрел строго и укоризненно, я отвёл фонарь. Слева была запертая дверь в сени, прямо перед нами дверь в гостинную, она была открыта настеж (видимо чтоб воздух свободно перемещался) . Казалось, что дверь толко что ктото открыл. За дверью темно как у негра в жопе. Катя остановилась рядом и взяла меня за руку, её рука была холодной и, кажется, дрожала.
— Там. Загадочно прошептал я, показав на открытую дверь лучом фонаря.
Катя крепче сжала мою руку. Мы как сиамские близнецы пошли к двери. Я вошёл первым и потянул за собой Катьку. В гостинной по левой стене было три окна, закрытых ставнями, в щели проникал бледный свет полной луны и далёких уличных фонарей. Часть мебели из комнаты убрали, остался только старый диван у стены слева от двери, зеркало-трильяж в дальнем углу и круглый стол посередине. Справа были двери в две маленькие комнаты-спальни, в них, как я знал, стояли старые металлические кровати, на которых было свалено разное тряпьё, которое было давно никому не нужно но выбросить жалко. В бабкиной спальне ещё был книжный шкаф, в котором попадались книги ещё дореволюционного издания, читать которые — башку сломаешь, и кресло-качалка, которое было вдвое старше самой бабки, в эту же комнату выходила топка маленькой печки-голландки.
*****
— Вон там я видел его, в бабкиной спальне, за шкафом. Шёпотом сказал я, и мороз пошёл у меня по коже, я сам себе стал верить, угол за шкафом, был виден в открытую дверь, темнота там была особенно чёрной, светить туда не хотелось, не покидала мысль, что увижу что-то кошмарное. Я посветил под окно, кресло-качалка было на старом месте. Тут мы услышали какой то шёрох и кресло слегка качнулось. Катька дёрнулась, мне тоже сделалось нехорошё, сердце сжалось, мороз прошёл по коже. Деревянной рукой я повернул фонарь вниз, в ярком луче, метнулась кудато под бабкину кровать здоровенная крыса. Катька взвизгнула, отпустила мою руку, бросилась к столу и запрыгнула на него, продолжая вопить она топала ногами. Я бросился в комнату и посветил под кровать. Тварь сидела там, глядя на меня бусинками глаз.