Люба на секунду опешила от неожиданности, и вдруг ответила на его поцелуй жадно, на разрыв диафрагмы. Они сосались, постанывая, переживая острое желание, как подростки, и Пашка, не разрывая поцелуя, поднял ее, и она поджала широко разведенные коленки, и он прижал ее спиной к двери, и надел на змея, и они качались, пока из Пашки не перелились в Любу все его соки.
Когда он осел на полку, не выпустив ее из кольца своих жадных рук, кто-то обнял их за шеи и сказал Лешкиным голосом:
— Мы любим тебя, Любочка. Очень любим!
***
Что Марина делала в туалете с Любой, ребята так и не поняли, но в купе женщины вошли в таком виде, как будто ничего вчера, а тем более сегодня утром, с ними не происходило. Наверное, только легкие круги под глазами выдавали Любино утомление, но они терялись на фоне блеска в ее счастливых глупеньких глазах. Пашка и любовался ею и испытывал легкое презрение, как мальчишки, еще не начавшие дрочить, презирают своих старших сестер.
Проводница принесла чай, и теперь вся компания, кроме Милочки, пила его, сдобрив сладковатым Любиным молоком.
— Смотри! Делай как я тебе объясняла! — наставляла Марина рассеянную Любочку. — Если хочешь нормальной жизни — больше никогда не разрешай Милке пользоваться тобой просто так — обязательно требуй взаимной услуги. Как можно чаще играйте в игру, которую я тебе показала, меняйтесь ролями, придумывайте что-то новое. Но главное — за все надо платить. Поняла?
Любочка рассеянно кивнула, и Марина, рассмеявшись, только махнула рукой.
— О чем задумалась, красавица?
— Да вот, думаю: Как так выходит, что вроде вы все меня используете, а при этом и делаете мне хорошо? И, тогда ведь получается, что это я вас всех использую? Или как? И ведь всегда же когда человека кто-то использует, то этот кто-то выигрывает, а человек проигрывает. Со мной так всю жизнь было. А тут, у нас с вами, выходит, что всем нам хорошо. Странно:
— Да. Так редко бывает. Ну, считай, что нам просто повезло.
Люба важно кивнула, на секунду напомнив Пашке Милочку.
— Ба! — подал голос заскучавший от взрослых разговоров Лешка.
— Что, Лешик?
— Ну, ты же обещала!
— Что обещала?
— Ну, это: в попу:
Марина улыбнулась:
— Вспомнил, таки. Ты бы лучше так уроки учил, охламон!
— Ну, ба-а! — заныл Лешка противным голосом.
— Ладно! Ладно! Сдаюсь. Раз обещала — значит будет тебе в попу. Подай-ка мне сумку.
Из необъятной сумки была извлечена большая клизма, тюбик крема и баночка марганцовки.
— Павлик, возьми вон ту бутылку, двухлитровую. Она же пустая? — распоряжалась Марина. — Вот ножницы. Отрежь ей горло. А теперь сходи, набери в нее воды горячей и холодной, чтобы получилась теплая. Воды набирай как можно больше.
Когда Павел вернулся с емкостью, наполненной теплой водой в купе, там шел спор.
— Любочка, глупенькая, это же такая радость, когда мальчики тебя накачивают, стараются, а ты лежишь себе и у тебя внутри все тает:
— Марина Сергеевна, любименькая, но зачем в попу-то? — конфузилась и уже чуть не хныкала Люба. — Чем им в спереди-то плохо? В попу же так больно!
— И почти совсем не больно! Только чуть-чуть если туда пипиську сувать, а если палец, то вообще не больно, только какать хочется! — влезла в разговор деловитая Милочка, игравшая с куклами на подушке.
— А тебе-то откуда знать, глупка? — вскинулась Люба.
— А мне Вовка в попку сувал:
— О боже! Когда? — в ужасе задохнулась Люба.
— Все разы, — не смущаясь ответила Милочка. — То в попку сует, то в ротик брызжется.
— Гос-с-с-поди! — из Любиных глаз заструились обильные слезы. — А я-то все думаю, откуда что берется: А это, оказывается, Вовка: эта скоти-и-на: мою де-е-вочку:
Люба разрыдалась, а Пашка изумился, как она мастерски перепихнула свою собственную вину на какого-то левого Вовку.
Бабы!