Да! За это желание явно отвечал какой-то базовый животный инстинкт, обычно глубоко скрытый в современном человеке.
: а у тети Марины сиси без молока: я сосала-сосала и ничего. А она говорит, что уже старая:
— Как вы там не задохнулись-то? — прервал словесное недержание Пашка.
— А мы окошко открыли, очень здорово: ветер фшух, фшух! Полотенце вжу-у-у: и на-а-а пол!
Дверь открылась. Первой вошла побледневшая Любочка, а за ней как всегда цветущая Марина.
— Все-таки это жутко неудобно — современные поезда! Такая маленькая уборная! Не развернуться! — Марина плотно прикрыла дверь купе и щелкнула задвижкой.
— Ну, мы, кажется, готовы! Вы уже, небось, заждались, мальчики? — говорила женщина, снимая халат. — Что же ты, Любочка? Раздевайся! В ближайшее время твоя хламида тебе не понадобится.
— А я уже! — похвасталась Милочка, сдернув трусишки.
— Вот и молодец! Иди на ручки, я тебе попку намажу кремом! Во-о-от, как хорошо! Попке будет прия-а-атно, и совсем не бо-о-ольно! — Маринины руки порхали над Милочкиным задиком, смазывая все его укромные уголочки.
— Милка! Может все-таки не будешь в попку-то? — умоляюще проблеяла заголившаяся Люба. — Ты же еще такая маленькая!
Любина интонация разительно не совпадала со смыслом ее слов — женщина говорила с девочкой, как с равной, а может даже — с главной. "И как они так быстро поменялись ролями?" — думал Пашка. "Просто удивительно! Видимо секс — это не только про сиськи-письки, но и про то, кто главный:" Он порылся в голове и вспомнил точное слово: "Доминирование!".
— Эх, Любочка! Ты так и не поняла самого главного. — усмехнулась Марина, встав с полки и подойтя к сидящему Лешке. — Кобельки — это только средство. Смотри как у них слюнки текут! Они думают, сейчас нагнем этих самочек и вдуем им в дупло, так Лешик? Я не права? То-то! А на самом деле что сейчас будет происходить? А сейчас, дорогая, этот молодой козлик высунет свой мягкий язычок и будет радостно подлизывать мою грязную сраку.
Марина повернулась к Лешке задом, чуть нагнулась вперед и оттянула правую ягодицу. Лешка уперся взглядом в бабушкину жопу, нервно сглотнул, и, как загипнотизированный послушно подался вперед. Его язык мокро захлюпал в женском заду.
— Видишь? — сыто жмурилась Марина. — в анусе и прямой кишке больше нервных окончаний, чем во влагалище. И я буду не я, если мне сегодня хорошенько не взбодрят каждое из них. И ты будешь полной дурой, если не поступишь так же.
Люба, неуверенно помявшись, встала перед Пашкой.
— Не мельтеши перед ним, дурочка! Покажи ему свою дырку, и дело с концом! Остальное сделает природа!
Люба повернулась к Пашке задом, нагнулась, и растянула ягодицы.
Собиравшийся протестовать Пашка вдруг застывает, спотыкаясь взглядом о морщинистый провальчик Любиного очка, выглядывающий из обрамления чуть курчавящихся темных волосков, внутри нарастает непреодолимое желание дотронуться до него, помять, ощутить его упругость, и вот его палец трогает подрагивающую теплую плоть: сухо: хочется скользить пальцем вдоль этих морщинок к самому центру: и вот чуть горчащий палец во рту: и вот опять он ощущает им каждую морщиночку, каждый волосок: но этого мало: пахнет ландышем, во рту легкая горечь, язык толкается в испуганно сжатое очочко "пусти! пусти!" , и она пускает его в тесноватую духоту, сжимает, выталкивает и опять пускает, и так снова и снова.
Под подбородком что-то шевелится — это Люба подбадривает свою пизду, да и Пашкин кулак уже скользит по змею: и когда успел?: "Видишь, дорогая! Хорошо тебе? Правда, хочется, чтобы поглубже, а? Ну, тогда делай, как я" " : Благодарно сжав Пашкин язык, Любина жопа вдруг выталкивает его и соскальзывает вниз, прямо на его бедра, ее руки находят его ладонь, снимают со змея и подталкивают большой палец к заднему проходу: она ерзает "ну! давай же!" : и он, поняв, что от него требуется, надавливает подушечкой пальца прямо в центр, в точку равновесия и силы: и туго вводит его, преодолевая сопротивление чего-то живого, пугливого внутри: она охает, подрагивает, колышется: и Милочка, встав перед Любой, пристраивается к сиське и требовательно тянет ее свободную руку себе между ног: а рядом, оседлав ляжки мелкого Лешки и упершись руками ему в коленки, также похотливо колышется, причмокивая, довольная Марина: "давненько же меня никто так не радовал:
Я уж и позабыла: да кончай ты дрочиться, глупенькая, пусть мальчик поработает, вон его хобот без дела болтается" : и Люба нащупывает его орган и вталкивает его в вою жадную щель, и Пашка чувствует, как прямо под его пальцем сантиметр за сантиметром туго протискивается в вагину довольный змей, и Люба пищит, когда его палец начинает двигаться у нее в заду: и немного качает бедрами, все выдавливая, все выжимая удовольствие и из натянутой на змея пизды и из проткнутой пальцем сраки: и Пашка понимает, что это не он ебет, а это его сейчас ебут, используют, как вещь, а он и не против: ему хочется, чтобы этот тягучий, обморочный кайф длился бесконечно: "бабуля! бабуля! я уже почти: !" : "тогда быстренько вытаскивай пальчик! Ага!" — Марина быстро поднимается с внука и встает рачком на полке. "Иди, малыш! Где там твой писюнчик: Вот: теперь толкайся! Еще! О-о-о, мой тигренок!!! Еще! Еще! О-о-о как хо-ро-шо-о! Накачаа-а-ал бабулину жопу: накача-а-ал" : мальчишка лежит на ее спине, закатив ошалевшие глаза, а Люба колдует на Пашке, все увеличивая амплитуду движений: и уже слышится невнятное "бы-ляадь: быля-аааадь" а Пашка думает, что в такую маленькую дырочку как у Любы ему никогда не влезть: а потом змей неожиданно сдается и разряжается: и Люба матерно хрипит, больно выворачивая его палец своей ненасытной горячей сракой.