— Мне бы хотелось увидеть, насколько сильно ты её любишь. Обними её. Поцелуй. Приласкай как следует. Представь, что это — твоя ненаглядная сестра или, того лучше, ненаглядно любимый тобою парень.
Фэйли неловко сделала пару шагов к вешалке.
— Нет, не так, — разгадал её нехитрый манёвр собеседник ещё раньше, чем мысль о нём успела окончательно выкристаллизоваться в уме Фэйли. — Хотя попка твоя тоже совсем неплоха, но лучше б тебе встать ко мне в анфас, а к окну в профиль. Мы ведь не хотим лишать возможных заоконных наблюдателей зрелища во всей его полноте?
Катя на плохо гнущихся ногах обошла вешалку кругом. Неуклюже наклонившись, коснулась верхнего обруча губами.
— Не жалей ласки, — мягко-мягко и тихо-тихо, словно доносясь издалека, посоветовал голос. — Чуть-чуть потрись об неё грудью, будто выразив этим всю глубину чувств от встречи после длительной невольной разлуки. Прижмись к ней нежно всем телом. Улыбнись — ведь ты вновь обрела подругу.
Фэйли так и сделала, ощущая, как краска немилосердно заливает её щёки. Превосходно осознавая, как она выглядит сейчас — совершенно обнажённая, изукрашенная похабными надписями, скованная сзади наручниками и похотливо трущаяся об вешалку для одежды.
Причём, что хуже всего, делающая это прямо перед пылающим зрачком веб-камеры — и перед глазами неизвестного количества наблюдателей с улицы и из дома напротив.
Помимо воли Катя тяжело задышала.
Пытаясь, как то было заповедано собеседником, чуть-чуть потереться грудью о вешалку, восьмиклассница чуть было не упала — удержать равновесие при скованных за спиною руках было задачей не из лёгких — и ей пришлось что было сил охватить столб коленями. Мысль о том, что за этим её движением также могут следить десятки разгорячённых взглядов, — и о том, как они могут его воспринять, — отчего-то на миг обожгла её изнутри сладким огнём и заставила её дыхание отяжелеть ещё больше.
— Не останавливайся, Кать, — мягко-мягко прошелестел голос. — Дай волю своей фантазии. Своим чувствам.
Ощущая себя невыразимо, просто омерзительно, малолетней шалавой, шлюхой, дрянью, если не сказать похлеще, Катя слегка разогнулась, позволив кольцу из туго обнимающих вешалку бёдер чуть-чуть скользнуть вверх по немного шершавому дереву. Приоткрыв губы, провела кончиком языка по блестящей полировке обруча — и мозг её пронзило молнией понимание, что теперь она сама, действительно сама, по доброй воле проявляет фантазию. Мысль эта обожгла её вспышкой стыда и возбуждения.
Прикрыв глаза, Фэйли обхватила крепче бёдрами ось деревянного столбика, чуть выгнулась вперёд, позволив вишнёвому дереву слегка пощекотать её обнажённую кожу в районе груди. Теперь — после закрытия ею глаз — из всего мира для неё существовало только чуть шероховатое дерево, касающееся её разгорячённого тела, и ещё, пожалуй, периодически утыкающаяся в губы полировка обруча.
Сжав ещё сильнее бёдра, Катя Щеглова застонала, сдвигаясь то вверх, то вниз по столбику вешалки.
Позволяя слегка шероховатому дереву ласкать чувствительный треугольничек плоти, тереться об его влажные складки.
Съехав вниз чуть сильнее обычного, она — не открывая глаз — запечатлела жаркий поцелуй на верхней части столбика вешалки. Осознавая, что делает это специально — чтобы ощутить себя шлюхой и через стыд получить ещё больше сводящего с ума возбуждения, — и ощущая в результате этого осознания ещё больше стыда вместе с возбуждением, Катя застонала вновь. Через всё её тело проходили одна за другой сладкие волны, заставляя её содрогаться в непроизвольном спазме, теряя с каждым мгновением последние останки контроля над собой.
Чувствуя, как столбик меж её бёдер становится влажным, как она соскальзывает с него, будучи не в силах обхватить вешалку скованными за спиной руками, — опереться же об неё всем своим весом она не могла, ибо сие угрожало обрушить не столь уж и массивный предмет, — Фэйли резко выгнула шею и впилась зубами в край верхнего обруча, укрепив таким образом своё соединение с вешалкой, слившись, почти сросшись с нею в неразделимое целое. Сквозь яростно вцепившиеся в вишнёвое дерево зубы послышался ещё один, более громкий стон.
Школьницу, уже почти не осознающую сейчас даже кто она и где она пребывает, били конвульсии. Полировка деревянного обруча скрипела на её зубах, из уголка её рта стекала вниз ниточка тёмной от лака слюны.
— Фэйли?
… Едва ли не теряя сознание от переполняющих её ощущений, почти перестав воспринимать действительность и не слыша даже своего собственного глухого стона, Катя Щеглова бессильно сползла вниз по блестящему от её выделений столбику…
— Катя? . .
Голос казался доносящимся откуда-то из невыразимой дали. Моргнув, восьмиклассница приоткрыла глаза.
Взгляд её некоторое время бессмысленно блуждал по комнате, прежде чем сумел с трудом сфокусироваться на объективе. Первоначально она не вполне осознала, кто это с ней разговаривает — в затуманенном мозгу мелькнула даже на миг мысль, что это могут быть возвратившиеся с работы родители.
Причём, как ни удивительно, мысль эта — мысль, что несвоевременно вернувшие родители вполне могли стать свидетелями того, как она, совершенно нагая, вся от головы до ног в надписях непристойного значения, сливается в порыве животной страсти в единое целое с деревянной вешалкой прямо перед окном с распахнутыми настежь шторами, — почему-то не вызвала у Фэйли особенной вспышки ужаса.
То ли тут сказалось эмоциональное истощение после захлестнувшего её недавно вала неимоверных физиологических чувств, то ли вставила своё слово копившаяся последние недели усталость, — но где-то на краю её сознания даже промелькнуло вяло-безразличное: "Пусть бы уж лучше вот так. Увидели бы, какова на деле их дочь. Зато всё окончилось бы".
Рождённая самобичеванием, идея сия промелькнула в её сознании лишь на миг — и тут же испарилась. Взгляд Фэйли молнией метнулся к часам — коснулся стрелки и застыл — кровью искупать свои проступки и свою вину ей всё же категорически не хотелось.
Руки Фэйли за её спиной непроизвольно дёрнулись.
Скованные.