Справившись с брюками и раздвинув нагие ягодицы лишившейся одеяний Гермионы, он с силой ввинтил свой пульсирующий поршень — раскалившийся до предела — в такую тугую и такую узкую щель.
Даже не осознавая, что губы его при этом приоткрылись, исторгая не то стон, не то крик.
И уже почти не осознавая, что, как в театральном смысле, так и отчасти в буквальном — она ведь сейчас из-за заклинания предположительно не совсем адекватна, так что вполне может считаться одурманенной жертвой? — насилует Гермиону Грейнджер.
Прямо посреди шестого школьного коридора.
Как пленницу.
Как рабыню.
С которой можно осуществить что угодно.
Под огненным градом этих испепеляюще-сладких мыслей Гарри вновь застонал, придавив крепче ладонь к губам Гермионы, одновременно ощущая, как внутри него зреет адский взрыв, как взрыв этот переходит за пределы него и расплёскивается жаркими каплями расплавленного металла по нежным девичьим ягодицам.
И, склонившись вперёд в заключительном конвульсивном усилии, он вцепился зубами в правое ухо подруги — спеша извлечь самую последнюю сладость из этого мига упоительного всевластия, прежде чем здравомыслие и стыд вновь обрушатся всей своей тысячетонной тяжестью на его плечи.
* * *
Рон рассматривал разложенные на столе клочки бумаги.
— Особоковарствие чар сих укрывается не в злоумышлении наводящего их тёмного али светлого чародея, но в совокупности таимых от себя помыслов сплетающих души, — прочитал он.
И посмотрел на Гарри.
— Это как понимать?
— Прочитай вот этот листок, — протянул ему другую бумажку Гарри.
Рон скольнул глазами по выписанным ровным почерком Гермионы строчкам.
— Чары Империус, будучи порождением наичернейшей магии и имея основой своей подчинение чаруемого чёрному чародею, приковывают мысль и волю оного к его воле, — прочитал Рон. — Тщась выставить заслон сему нечестивому чародейству, волею Мерлина и Белого Круга я имею честь представить миру замысел заклинания кардинально инаковой природы, сплетающего умы и души людей на равных началах, без неравенства и без противопоставленья начал воль оных.
Он поморщился, словно съев тухлый лимон.
— Что-то я всё равно ничего не понимаю. Сплетающее умы — это вообще как?
Гарри вздохнул.
— Я тоже не сразу понял, — признался он. — Язык очень туманный и древний. Гермиона, наверное, смогла бы понять, но ей и в голову не могло прийти, что мы взаправду будем применять это заклинание.
— Так о чём это?
— Если я правильно разобрался, — осторожно произнёс Гарри, — то заклятье это придумали как своеобразную противоположность чарам Империус. Если чары Империус подчиняют одного человека другому, и лишь чрезвычайно сильная воля может противостоять воздействию, то чары Демо Крациус — что косвенно выдаётся уже самим названием заклинания — ставят зачарованного человека на равных с чарующим.
— Зачем?
Рон ничего не понимал.
— Возможно, это было придумано как способ гарантировать честность работы каких-нибудь коллективных кругов, — предположил Гарри. — Представь себе, что чародеи того же Визенгамота по очереди накладывают друг на друга Демо Крациус. В результате каждый из них начинает хотеть того, что и все остальные, воля каждого оказывается целиком подчинена воле большинства. Кроме того, заклинание Демо Крациус защищает от подчинения Империусом — служа своеобразной страховкой.
Рон сглотнул слюну.
— То есть это заклинание подчиняет "чаруемого" общей воле наводящих чары? — начал понемногу прозревать он. — Но как же тогда…
Гарри опустил взгляд.
— Судя по отдельным записям, одну из которых ты в самом начале прочёл, они не учли существование в человеке скрытых сторон человеческой души и её тайных желаний, — сказал он, не отводя глаз от пола. — Того, что психологи у маглов называют подсознанием.
По щекам Рона медленно, но верно стал разливаться густой румянец.
— Это значит… Гермиона…
Он недоговорил.
— Стала такой, какой мы хотели её видеть, — с отстранённой безжизненной интонацией произнёс Гарри, продолжая сверлить взором пол. — Осуществляя то, чего мы втайне всегда желали от неё. Вероятно, желания эти были сильными — потаённые желания вообще обычно очень сильны — если оказались мощнее собственной воли и желаний Гермионы.
— Я не…
Рон осёкся.