Лелька посмотрела на часы и поняла, что прошло всего полчаса, как она вышла из дома. Она села в коридоре на пуфик и сказала ровным, без малейшего волнения голосом: "Витаминка приболела, сольфеджио не было".
Она прошла в свою комнату, бросила в угол сумку с нотными тетрадками, села на кровать и обхватила коленки руками.
— Кушать будешь, — услышала она мамин голос.
— Неа, не хочется пока.
Она пошла в ванную, заперла дверь и включила воду. Раздевшись догола и забравшись в ванну, Лелька заглянула в зеркало. Румянец еще не сошел с ее щек, глаза блестели: Она села на край и, поставив пошире ноги, посмотрела на свою писюню. Она и раньше глядела на себя вот так, но никогда прежде не задумывалась о том, что этот вот маленький бугорок так чувствителен к трению пальцев. Она потрогала его, и с удивлением почувствовала что на самой верхушке он такой же гладкий и розовый, как набалдашник на члене того парня: Она подвигала пальцем по всей прорези и ощутила снова как кровь прилила к низу живота. Она села в ванну, закинула ноги на бортики и стала трогать себя, тереть, подражая его движениям. Неземное удовольствие от прикосновения своих пальцев чувствовала Лелька сейчас. Она засопела, и вдруг телу стало горячо, захотелось задержать дыхание и "АААААА", что-то накатило на нее, захлестнуло. Тело словно растворилось, руки обмякли, ноги сами свалились с бортиков обратно в ванну, и Лелька поплыла куда — то, закрыла глаза и забыла обо всем на свете:
С того самого дня она и испортилась. Она терла себя всегда, когда только выдавался удобный момент. Она делала это ночью в кровати, днем, когда родителей не было дома, развалившись напротив телевизора, вечером в ванной и даже однажды в туалете ей захотелось себя "поэткать" (так она называла ЭТОТ процесс) . И никто, ни одна живая душа — ни в школе, ни дома, ни в музыкалке, куда она четыре раза в неделю ходила "брынчать на пианине", как говорил сосед Тимофей Петрович, не догадывалась о том, что Лелька уже выросла.