Наташка верещала зайцем, возила руками по постели, пыталась дрыгаться и после каждого обжигающего шлепка отдергивала попку вбок, услужливо подставляя ее мне под другую руку.
Я крепко, по-настоящему, отлупил мокрощелку: "сколько ты еще вышивать будешь? Сколько тебя просить можно? Что ты не угомонишься никак?" и оставил в том же положении, не отпуская.
Голышка ревела взахлеб, совсем по-детски. Я дал ей порыдать еще несколько минут, а потом стал осторожно и ласково гладить по спинке: "ну все, уже все… успокойся… что ж ты такая непослушная… дурочка ты моя маленькая… ".
Всхлипывания становились потише. Я ласково перебирал пальцами Наташкины позвонки, нежно (но не щекотно) пересчитывал ребрышки, а сам раздувался от гордости: план мой сработал на все сто, остались мелочи (но теперь мне Наташка уже никак не сможет помешать довести его до конца) . А главное: мне не пришлось ее ломать, уничтожать, пригибать ниже плинтуса — как обязательно сделал бы на моем месте Мишка. Не пришлось, потому что к этому моменту, в результате сегодняшнего спектакля, в глубине души Наташка уже признала наше право ее воспитывать. И наказывать за непослушание. Как бы ей ни было сейчас обидно и больно, как бы она на меня не злилась — но понимала, что получила за дело. А значит, для нее это не стало катастрофой, хотя и заставит слушаться побольше.
Я запустил руки ей в волосы, погладил по голове, и перекатил эту головку, чтобы достать до обоих ушей. Крепко ухватив за уши, поднял Наташкину башку и стал по очереди целовать в зареванные глаза, продолжая нести какую-то ласковую ерунду.
Под краем матраса (так, чтобы я мог достать, не выпуская девчонки) , у меня была заранее приготовлена пара-тройка нужных по сценарию вещей. Сейчас я нашарил там носовой платок, осторожно вытер Наташке нос и заставил высморкаться.
Потом стал целовать в мордашку, — нежно, как целуют маленьких детей, — никуда конкретно не целясь, а руками по очереди стал ее сверху вниз гладить по спинке: начиная от самой шейки и спускаясь к пояснице.
Наташка почти успокоилась и только иногда всхлипывала. "Отпусти!" — попробовала выдернуться из моего захвата она.
"Нет", — продолжая ее гладить, ласковым тоном ответил я, — "ты ведь маленькая врушка. Опять пообещаешь, что ты себя будешь хорошо вести, я тебя отпущу, а ты опять начнешь колбаситься. До утра проскачешь". Ничего подобного Наташка не обещала, но я был уверен, что она это не сообразит. Она ведь считала, что баловалась и вообще вела себя плохо.
"Так мне что, так и спать, что ли?" — Наташка вдруг фыркнула. Я из непонятного чужого мальчишки уже становился ее близким другом.
"Твои проблемы!" — неестественно свирепо прорычал я, и она уже откровенно хихикнула.
Я продолжал ее медленно гладить по спинке. Рука ложилась Наташке на шейку, сползала, слегка касаясь, к пояснице и отрывалась от тела — а в это время другая рука шла вниз.
Но постепенно, совсем незаметно, руки мои стали отрываться от малышкиной спинки чуть-чуть позже. И вот я уже начал поглаживать и верхнюю часть ее попки. Наташка не сразу это заметила, потому что изменения были очень медленными, с каждым проходом руки мои спускались всего на какой-то сантиметр дальше.
Заметила мокрощелка только тогда, когда мои руки уже доходили от шейки до серединок ее ягодичек — самых вершин ее полушарий. Наташка задрыгалась. Все ее страхи воскресли. Ладно, только что ее отшлепали — может, действительно в воспитательных целях, а не для чего-то там, но сейчас все подозрительно смахивало на то, что ее лапают.
"Прекрати сейчас же! Отпусти меня!" — потребовала она. "Хорошо", — ответил я, продолжая так же ласково и спокойно ее целовать, и гладить, спускаясь все ниже и ниже: по капле, совсем по чуть-чуть…
Мой ответ успокоил голышку на какое-то время, но потом она поняла, что ничего не изменилось. "Ну так отпусти же!" — удивленно повторила Наташка. "Ладно, как скажешь", покладисто отозвался я, продолжая заниматься своим делом.
Она еще несколько раз требовала: "перестань!", и я каждый раз соглашался — а сам продолжал нежно, легонько, не пугая, целовать в глазки, в щечки, в лобик. Так же размеренно и осторожно, ни в коем случае не лапая, гладить.
Мои ладони проходились уже по всей ее попке, а расслабленно висящие пальцы иногда касались устья Наташкиной письки.
Спускаться еще ниже я не стал. Мои руки так и проходили по спинке лягушонка, по ее попе — и поднимались. Мягко. Нежно. Убаюкивающе…