Папа застонал, принимая и выпуская огромный член в себя, быстро, как только мог, подпрыгивая. Пока дядя Миша не выгнулся дугой, зарычав:
— О, пошла, пошла, ааа… прими в себя, шлюха…
Потом обмяк, скинул отца и ушел, оставив его лежать на траве.
Наташа подошла, села рядом с ним на коленки, и потрогала его за плечо. Плечо дернулось, скидывая ее руку. Она заглянула ему в лицо, хотя он пытался его спрятать в ладонях. На лице были слезы. То ли радости, то ли горести, то ли боли, то ли удовольствия. Но Наташе стало его очень жалко.
— Пап, — сказала она, — ты самый лучший папа. Мама не знает, а я знаю…
Олег повернулся к дочери, и вытер слезы, пытаясь улыбнуться.
— Ты самый хороший.
Она погладила его по плечу, потом по лицу. Поцеловала в лоб.
— Я никого так не люблю, как тебя… И никогда не буду…
Олег взял ее руку, и прижал к своим губам.
— Я понял только сейчас, как ты меня любишь… И как я люблю тебя…
Свободной рукой Наташа продолжала гладить его волосы, проводить ему по легкой небритости на щеке, спускалась ниже, ниже, и в глазах ее была тишина и мудрость взрослой женщины. Когда рука дошла до члена, и она стала его ласкать, Олег притянул ее к себе, и поцеловал в губы. Они долго целовались, долго гладили друг друга, без ярости и порыва новичков, желающих поскорее удовлетворить свое возбуждение, а как многолетние муж и жена, желающие подольше его продлить, чтобы подарить друг другу максимум удовольствия. Так же медленно и спокойно Наташа примерилась, и села пиздой на папин член. Ни крика, ни боли, только волны удовольствия. И они плыли и плыли по этим волнам, пока оба не кончили, и не прижались друг к другу…
— Ну вы даете, — сказала Олеся, стоя над ними. — Я аж сама два раза кончила.
Они посмотрели на нее просветленными глазами, продолжая обниматься.
— Еще одно дельце осталось. Мама. Помиритесь. Вы же знаете, как она любит вас обоих, и как вы оба любите ее. Без нее счастье не будет счастьем…
***
Марина лежала на покрывале, на боку. Ее попа уже закрылась, а сперма на ее ногах, и животе, и даже на волосах, уже подсохла. Она бессмысленно ковыряла засохшие пятнышки спермы на покрывале, и теребила отставшие ниточки, о чем-то глубоко задумавшись. Она думала, что такое семья. Что такое верность. Что такое любовь. Что такое секс. Что такое муж, и что такое дочь. Она раньше думала, что знает, но теперь оказалось, что ничего она не знала. Все надо узнавать заново.
Ее попу погладила теплая ласковая ладошка. Она обернулась. Это была Наташа.
— Мама, ты расстроена?
— Нет. Просто думаю.
— И это печальные мысли?
— Я не знаю…
Наташа улыбнулась.
— Я тебе помогу узнать.
Так же тихо и торжественно, Наташа стала гладить и ласкать Марину. Пока не добилась ответа. Снова над поляной зазвучали тихие стоны, всхлипы и чмоканья. Дочь и правда любила свою мать. Мать и правда любила свою дочь. Когда от удовольствия Марина стала открывать рот в беззвучных стонах, в него вошел упругий член мужа, снова вставший от увиденной картины. Марина даже не стала открывать глаза, чтобы посмотреть, кто это — она знала член мужа до каждой жилочки…
***
Когда они закончили, полностью обессиленные, уже начинало смеркаться. Вокруг не было никого. Только на ветровом стекле машины, под дворником, они нашли записку:
"Мы все записали, но не волнуйтесь. Это частная коллекция. Нас не ищите, мы сами вас найдем".
Спали они очень спокойно и глубоко, с обеих сторон прижавшись к Олегу.
Утром он сходил на стоянку Сидоровых, но как он и думал, там никого не было. Так он и сказал жене и дочке. Одно он не сказал, потому что сам не понял. Там были следы от палатки, от костра, от места, где стояла машина, были мусор, фантики и бутылки из под пива.
Но нигде не было следов, как они туда заехали, и как выехали. Будто они спустились с неба.
Это было невозможно, так что Олег и думать об этом не стал.