— Теперь вставай на ноги, — сказал он, вернувшись.
Дрожа, ничего не видя и почти ничего не соображая, я кое-как поднялся с пола и попробовал встать. Сделать это в наручниках и с цепью, приковывавшей меня к полу, было не так-то просто. Наконец я встал, натянув цепь до упора, но всё равно оставаясь в безнадёжно согнутом положении.
— Как следует вставай! — сказал он. — Выпрямь ноги! Раком никогда не стоял, что ли?
Я кое-как выпрямил дрожащие колени, стараясь сохранять равновесие и ещё не подозревая, что меня ждёт. Но как только его палец, перемазанный в чём-то скользком, коснулся моего ануса, я понял. Ноги мои подкосились, и я едва не упал, каким-то чудом сохранив самообладание.
— Тебя ещё ни разу не ебли в жопу? — спокойно спросил он, засунув в меня весь палец и орудуя там. Морщась под маской от боли, я покачал головой. — Тогда привыкай. Я буду это делать долго, часто и, поверь мне, с бо-ольшим удовольствием.
Я не мог убежать, не мог сопротивляться. Не мог даже выразить возмущение — мокрый от слюны резиновый шар на ремешках надёжно запечатывал мне рот. Уже оба его пальца исследовали мой зад, а я всё ещё не мог осознать свою участь — и, стоя перед ним раком, в наручниках и ошейнике, на цепи, всё ещё надеялся, что это какая-то дурацкая шутка. Но только когда он начал совершать во мне характерные движения, крепко держа за бёдра обеими руками, я понял, что ощупывание пальцами закончено. И что во мне ходит настоящий член настоящего мужика, который насилует меня в жопу. Как проститутку, как куклу. Как своё собственное домашнее животное.
Он не торопился, нет. Растягивая удовольствие, он трахал меня медленно и не спеша, иногда даже останавливаясь. В такие моменты он, не вынимая из меня члена, ласкал и поглаживал мои покрытые кровоподтёками бёдра, мою спину. От боли я, сам того не сознавая, слегка поскуливал в кляп. Жжение его члена раздирало меня изнутри, и я не мог думать ни о чём другом. Стараясь не потерять равновесие и не упасть, я лишь молил всех богов на свете, чтобы он кончил быстрее.
Наконец я почувствовал, как он ускоряет движения. Рыча и задыхаясь, он хватал и щипал мою кожу так, что я выл от боли, изо всех сил кусая кляп и сжимая кулаки. Это были единственные движения, которые я мог совершать. Судорожно прижав меня к себе, он постоял так немного, после чего вытащил из меня член и куда-то ушёл. Вскоре я услышал, как в ванной льётся вода. Не зная, можно ли лечь обратно, я продолжал стоять там на подкашивающихся ногах, сознавая лишь одно — меня только что изнасиловали в жопу, превратив из мужчины в какое-то жалкое, не имеющее пола существо.
— Можешь лечь, — сказал он, вернувшись, и это были первые его слова, которым я обрадовался. Насколько можно было обрадоваться в такой ситуации. Осторожно, кряхтя от боли, я лёг.
— Сейчас я сниму кляп, — сказал он, присаживаясь рядом со мной. — Закричишь или издашь ещё хоть какой-нибудь звук — получишь сто ударов по яйцам. Понял?
Я униженно закивал. Я был готов на всё, лишь бы меня оставили в покое.
— Твой рот отныне нужен лишь для трёх вещей: для еды, для воды и для моего члена. Разинешь рот для чего-то другого — снова получишь туда кляп и пятьдесят ударов по жопе впридачу. Понял?
Я кивнул, и он наконец снял с меня кляп. Я осторожно пошевелил челюстью, но губ старался не размыкать, памятуя о прозвучавшей угрозе. Меня собирались кормить и поить — уже хорошо. О третьем прозвучавшем применении для моего рта я старался не думать.
После этого он оставил меня в покое, включив телевизор и занявшись какими-то своими делами. Я лежал в своём углу и думал о ситуации, в которой оказался. Было бы неплохо для начала выяснить, где я нахожусь. Сколько я ни старался, но кроме тёмного подъезда и сильных рук, лишивших меня свободы, ничего не мог вспомнить. Может, я до сих пор нахожусь в своём же подъезде. Может, даже недалеко от своей квартиры. Может, меня похитил кто-то из моих же соседей. Мы ведь так мало знаем о своих соседях, и о чём они думают, проходя мимо нас на лестничной клетке.
Потом я начал гадать, когда меня отпустят, и отпустят ли вообще. Ведь, в конце концов, я же никому ничего не сделал. Я обычный парень девятнадцати лет, студент Военмеха, пусть и не самый старательный. Кто мог затаить на меня такую злобу? И за что? За что один человек может раздеть другого догола, заковать в наручники, посадить на цепь? За что он может бить и насиловать его? Я вспомнил о жгучих ударах стека, о чужом члене в собственном заду, и непроизвольно сморщился от стыда и боли. Впрочем, под кожаной маской этого всё равно не было видно.
Страдая от боли, стыда и жалости к самому себе, я пролежал так довольно долго. Иногда я осторожно переваливался с одного бока на другой, звякая цепью — лежать нагишом на голом полу было не очень удобно. Я всё ещё надеялся, что это ненадолго, что если меня и не выпустят в ближайшем времени, то хотя бы снимут с цепи, или хотя бы снимут наручники, или хотя бы снимут эту чёртову кожаную маску.
Как же я ошибался.