Тео поднялась и голой ладонью влепила звонкую оплеуху этому ждуще приоткрытому ротику. Потом еще и еще.
Я даже и не пыталась уклоняться от ударов, наоборот — покорно принимала заслуженное наказание. Во мне словно прорвался давно назреваший нарыв. Это было какое-то очищение.
Наконец, град шлепков иссяк. Ягодицы и ляжки нестерпимо горели, но гениталии, как ни странно, сохранили повышенную чувствительность. Я пребывала в состоянии эйфории и перевозбуждения. Кажется, мое состояние передалось и Тео. Она опустилась рядом со мной на пол и страстно ласкала пальчиками вход, проникая все глубже и глубже, вводя несколько пальцев, ладонь, потом всю руку… Никогда еще не было у меня такого ощущения наполненности, растянутости, натянутости — словно перчатка. Меня вдруг потряс мощнейший оргазм, я почти потеряла сознание, белая вспышка ослепила меня. Ничего подобного я не переживала никогда в жизни.
Придя в себя, я обнаружила себя уже развязанной, лежащей на полу, а Теодолина сидела рядом и поглаживала меня, приговаривая:
— — Ну вот и хорошо, вот и прекрасно! Из тебя получится просто замечательная горничная. А теперь за работу, милая!
Я встала, покорно натянула пояс, чулки, бюстгалтер, передник — и пошла заниматься домашними делами, ощущая каждое движение воздуха пылающими ягодицами. Роскошные зеркала бесстрастно отражали впечатавшийся в них богатый узор…
Невольно я полагала, что преодолев мое первое сопротивление Тео станет наказывать меня при каждом удобном и неудобном случае, просто для собственного удовольствия, однако ничего подобного не произошло — она действительно рассматривала меня как ничего не значащую служанку, так сказать, одушевленное орудие домашнего труда. Кары разного рода были всего лишь удобным способом регулировать мои рабочие характеристики. Так дрессируют собаку, объезжают лошадь — она не видела во мне личности, и мне казалось невероятно унизительным именно то, что никто не старался меня унизить специально. Еще ужаснее было чувствовать такое отношение со стороны лощеного выпускника Гарварда. Я прислуживала чете за ужином или завтраком в своем предельно откровенном наряде и видела, что хотя Косту в какой-то степени интересуют мои стати, ему лень даже протянуть руку, чтобы взяться за них. Ну можно ли сильнее уязвить самолюбие юной женщины с отличной фигурой? Оказалось — можно! Для этого еще требуется, чтобы в глазах мужчины читалась безмятежная уверенность: это мне и так принадлежит в любой момент!
Оставшись одна, в своей комнате я часами анализировала свои ощущения, пытаясь разобраться, действительно ли они хотят меня унизить и наслаждаются моим унижением, либо же это все мои совковые домыслы, так сказать, комплексы самолюбивой букашки. Я не могла понять, как можно с одной стороны ни разу не повысить на меня голос, обращаться на изысканно-вежливом кастильском наречии, а с другой — без малейших колебаний, с полным сознанием правоты наказывать как какую-нибудь рабыню. Ситуация казалась настолько необычной и так захватывала меня, что частенько я наблюдала за собой как бы со стороны и это оказывало благотворное воздействие на мою психику. Короче говоря, мне было не только унизительно, стыдно, позорно — но и безумно интересно.
Теодолина никогда не бросала слов на ветер: у Касаресов должна была быть горничная с идеальной фигурой, поэтому каждое утро мне приходилось заниматься интенсивной гимнастикой под ее строгим присмотром. Это была настоящая работа, с меня сходило семь потов и все упражнения я должна была делать нагишом — опять же, вовсе не для того, чтобы я чувствовала свою униженность или возбуждение, в просто из соображений удобства: так Тео могла лучше оценить ход и результаты занятий, так ей было проще стимулировать мое усердие длинным дрессировочным хлыстиком. Нет, нет, она им никогда не злоупотребляла, но не спускала мне и малейшей недоработки или небрежности. Стоило чуть замешкаться, едва заметно сбросить темп — и обнаженное тело тут же настигал жалящий укус, причем Тео даже не приходилось для этого подниматься из шезлонга — хлыст настигал меня в любом углу небольшого тренировочного зала. Конечно, было безумно унизительно мчаться по кругу, высоко, словно цирковая лошадь, поднимая колени и все время страшась хлесткого удара сзади по ляжкам, но в том ли состояла цель Тео, чтобы вызвать во мне это чувство униженности? Или это был самый короткий путь к идеальным пропорциям? Мои внешние данные действительно быстро улучшались — каждый вечер я изучала себя в зеркале. Я даже не была уверена, портят ли мое тело короткие розовые полоски, оставленные хлыстом — или они делают его более пикантным и возбуждающим? К тому же они так быстро сходили…
По выходным, если не было срочной работы, Касаресы любили поваляться в супружеской постели. Тогда я самостоятельно занималась домашними делами, стараясь их не беспокоить.
Однажды меня призвал в спальню звоночек Тео. Супруги явно только что завершили грандиозную любовную битву: Тео лежала на спине широко раскинув ноги с блаженно-сытым выражением на лице, смуглая, густо покрытая курчавыми волосками грудь Косты лоснилась от пота и он тяжело дышал.
*****
— — Ээ… Ммм…, — невразумительно мычала я, делая вид, что занята сервировкой. Тео спокойно ожидала ответа. Невольно я посмотрела на ее сильные загорелые руки, покоящиеся на белой скатерти, и как-то интуитивно мне стало ясно, что она при всей своей раскрепощенности ни за что не простит мне нашего с Костой ночного, неподконтрольного флирта, а просто жестоко выдерет меня и выбросит на улицу. Не видя лучшего выхода, я нарочито неловким движением смахнула на стол кофейную чашечку.
— — Ах! — воскликнула Теодолина. — Семейный фарфор!
Я бросилась на колени собирать осколки, всей кожей ощущая обжигающий взгляд Тео. Мои высовывающиеся из-под скатерти голые ягодицы буквально взывали к немедленному возмездию, я даже специально развела ляжки и прогнулась, чтобы они аппетитно разошлись.
— — Я принесу, дорогая, — услышала я из-под стола спокойный баритон Косты, а затем его удаляющиеся шаги.
— — Те, что по-длиннее! — крикнула ему вслед Теодолина, жестко ставя ножку мне на круп.
Я прекрасно знала, что она имеет в виду: Коста должен был принести пучок синтетических розог большего размера! Еще несколько секунд мучительного ожидания, шуршание разворачиваемой бумаги — и первый обжигающий удар. О, по-видимому семейный фарфор действительно был дорог сердцу Тео: такой порки я еще не получала. Меня секли безжалостно, с оттяжкой, намеренно доставая в самые нежные места и не позволяя ни на иоту изменить позу. Мой зад быстро покрывался розовым узором, я прогибалась, напрягала мышцы ног, скулила, но не смела скрыться под столом, хорошо зная, что это только продлит выволочку.
Внезапно зазвонил телефон. Тео взяла трубку и по ее ответам я поняла, что она разговаривает с одной из своих подруг.
— — Что? Да, немного занята. Нет, секу горничную. Эта идиотка умудрилась разбить чашку из того сервиза. Чем? Нет, естественно, по голой! Конечно, стоит как миленькая — знает, что виновата. Поучаствовать? Отчего же нет, это надолго! Только прихвати что-нибудь свеженькое. Нет, розги есть. Крапива? Конечно, подойдет. Жду!
Она вернулась к столу и на мои покорно подставленные половинки снова со свистом опустились розги.
Мне хорошо было видно под столом, что Косту сильно возбудила ситуация и вид моего исполосованного крупа, который отражался в зеркале.
— — Пусть эта скотинка пососет мне! — внезапно предложил он.
— — Маша, ты слышала, что сказано? — мгновенно отозвалась Тео.
— — И секи больше между ягодиц, по дырочке! И между ног! — подсказал Коста. — Чтобы она лучше потом прочувствовала крапивку!
Мне казалось, что вместо того, чтобы целовать член этого предателя, я просто откушу его! Да, теперь я знала, что ждет меня: иссеченный зад и гениталии будут исхлестаны еще и крапивой, причем в экзекуции будет участвовать не только чета Касаресов, но и их изобретательная гостья. Я представляла, что это будут за жгучие ощущения, но в то же время я испытывала и чувство триумфа: мне все же удалось одержать дипломатическую победу над своей хозяйкой, ловко отвлечь ее внимание от опасной темы, сохранить за собой место. Я понимала, что именно сегодня свершился психологический перелом — теперь я смогу здесь удержаться. И хотя впереди меня ждали и приставания Косты, и очередные наказания Тео, и изощренные игры с ее подругами, я чувствовала себя почти счастливой под обжигающими розгами.
*****
— — Принеси полотенце и оботри нас! — распорядилась Тео.
К этому времени я уже слишком хорошо усвоила, что приказы хозяйки не обсуждаются, их следует выполнять — и мгновенно. Подавив смущение, я вернулась в спальню с полотенцем и наклонилась над Тео — конечно, это получилось инстинктивно: я никогда не решилась бы начать с Косты.
Хозяйка действительно была вся мокрой. Тщательно протирая ее роскошное тело, я почувствовала, что нежное трение ткани слегка возбуждает ее, увидела затвердевшие соски. Коста лениво, из-под полуопущенных век наблюдал за моей работой. Стараясь не обращать на него внимания, я добралась, наконец, и до густой растительности на лобке Тео. Там, в темной глубине влага буквально хлюпала. Я осторожно промокала это озерцо, боясь причинить неудобство, неловко тронуть перетруженную нежную плоть.
— — Ну хватит, — распорядилась Тео, — сколько можно елозить? Протри ему тоже!
Сама не своя от смущения, я стала нежно вытирать превосходно вылепленную грудь и плечи мужчины, расслабленно лежавшего передо мной совершенно обнаженным. Мои руки с полотенцем долго в нерешительности кружили вокруг самого главного места, я даже не решалась взглянуть туда, однако я знала, что мне следует как можно быстрее перебороть свое смущение и, собравшись с духом, я все-таки взялась за… за то удивительное, что есть у каждого мужчины.
Довольно быстро темный член Косты стал поднимать голову, потом твердеть и расти в высоту.
Теодолина хихикнула:
— — Маша, пососи-как ему!
Я не поверила своим ушам: как, жена хочет, чтобы я ласкала мужа у нее на глазах? Да еще таким интимным образом?
— — Ну, мне долго ждать? — лениво поинтересовался Коста.
Я поняла, что не ослышалась, быстро наклонилась и неумело коснулась губами горячей, твердеющей плоти.
— — Святая Мадонна, да ты неумеха! — с досадой воскликнула Тео.
— — Так научи ее, — откликнулся Коста.
— — Забирайся-ка на кровать, милая, — распорядилась Тео. — Встань на колени над Костой и повернись ко мне тем местом, без которого не идет никакое учение.
Я послушно встала к ней задом, прекрасно понимая, что сейчас воспоследует.
— — Обхвати губами головку! Вот так. Теперь — быстрые круговые движения язычком. Ну, нежнее, легче! Еще! Одновременно двигайся вверх-вниз! Как у нее получается, Коста?
— — Не особенно! — лениво отозвался супруг.
Он был абсолютно прав: согласованно производить три разноплановых движения одновременно я была совершенно неспособна. Тео, видимо, так не считала. Взяв с ночного столика толстую целлулоидную линейку, она чувствительно щелкнула меня прямо по гениталиям:
— — Старайся, Маша!
Я невольно дернулась, но тут же выровняла ритм движений.
— — Жахни ей еще, очень хорошо дергается! — рассмеялся Коста. — Тут ее учить не надо!
Линейка тут же снова опустилась на мои губки. Я попыталась было сжать ляжки, но Тео грозно прикрикнула на меня и я тут же послушно развела их в стороны.
— — Развернись под правую руку! — потребовала Тео.
И я поняла, что предстоящее неизбежно. Линейка снова свистнула в воздухе, затем еще и еще, и каждый раз я получала словно удар электрическим током.
— — Сильнее и чаще! — бросил Коста. Он начинал тяжело дышать. — Врежь ей, врежь еще!
Самым трудным было угодить одновременно обоим: интенсивно работать губами и языком и послушно держать мишень так, чтобы Тео было удобно. Неважно, что мишенью было столь чувствительное место, неважно, что он уже буквально горело…
Неожиданно я поняла, что в звуки ударов вкрались какие-то новые обертоны. Очевидно, их уловил и Коста.
— — Что там хлюпает? — недовольно поинтересовался он.
— — Маша потекла! — деловито пояснила Тео.
Только тут я осознала, что пребываю в предельном возбуждении и вот-вот кончу, а моя вагина настолько переполнена влагой, что из-под линейки в стороны разлетаются брызги. Я еще успела подумать: что же это за наказание, если оно меня так возбуждает? И тут же поняла свою обычную ошибку: да нет тут никакого наказания, просто Касаресы обнаружили новый механизм удовольствий и запускают его самым простым и эффективным способом — точными ударами линейкой!
В этот момент Коста оттолкнул мое лицо рукой:
— — Тео, давай!
Супруга мгновенно вскочила верхом на поднятый мною жезл и началась бешеная скачка. Я стояла рядом и чуть не плакала от злости, обиды, неудовлетворенного сладострастия: они меня просто использовали как секс-игрушку и тут же выкинули! Они до такой степени не видят во мне личности, что нисколько не стесняются сношаться прямо на моих глазах!
Скачка, наконец-то, подошла к концу. Тео вскрикнула и завалилась набок, Коста тяжко дышал, расслабляясь.
Хозяйка взглянула на меня:
— — Ну что стоишь? Подрочись, ты же вся мокрая!
Кажется, с ее точки зрения это был акт сочувствия и гуманности. Но как мне было принять его? Я беспомощно топталась перед огромной супружеской кроватью.
— — Я сказала — дрочись! — уже с легким нетерпением в голосе повторила Тео.
— — Я… Я не умею!
— — Подойди-ка сюда! — поманил меня пальцем Коста. — Раздвинь губы! Шире! Еше! Вот так и держи.
Я стояла в нелепой позе на широко расставленных ногах, с пальцами, предупредительно разводящими влажные половые губы, и покорно ждала, пока он нашаривал в ящике ночного столика и извлекал оттуда небольшой пластмассовый приборчик на ремешках , а затем ловким движением ввел его мне в вагину, одновременно застегнув на моих бедрах крепления. Включив устройство, он назидательно заметил:
— — Те, кто не умеет, должны тренироваться. Снять этот вибратор ты можешь только с моего разрешения! А теперь — марш, иди работать!
Здесь, я думаю, не место описывать многочисленные, неостановимые, изнурительные оргазмы, настигавшие меня в тот день в самых неподходящих местах и в самое неудобное время, но во всяком случае я поняла, что хлыст или линейка — вовсе не самые сильные орудия наказания, и что нет ничего сложнее, чем разливать кофе по маленьким фарфоровым чашечкам в преддверии очередной кульминации.
Моя работа в доме Касаресов шла обычным порядком, лишь иногда перемежаясь мелкими инцидентами. Однако один из них поставил меня в довольно-таки щекотливое положение.
Коста нередко засиживался на службе допоздна, и тогда Теодолина укладывалась спать одна, в мои же обязанности входило встретить господина внизу, приготовить, если это необходимо, чашку чая или коктейль, возможно — даже помочь раздеться, если дипломат вернулся с приема, на котором предавался обильным возлияниям. В общем, ничего особенного, рутинные обязанности каждой служанки.
Однажды поздно ночью (фактически — уже под утро) Коста вернулся в особенно хорошем располажении духа и, разумеется, слегка под шафе. Я с трудом выпростала его из длинного плаща, потом долго разматывала шарф. Почти физически я ощутила, что в его нетрезвых мозгах что-то щелкнуло. Не удостаивая меня даже членораздельной речи, он небрежным жестом приказал мне наклониться и широко раздвинуть ноги, затем стал медленно, негнущимися пальцами расстегивать ширинку.
Я с трепетом ожидала продолжения.
Не то, чтобы я так уж возражала против близости с блестящим дипломатом, скорее даже я желала ее, мне он нравился как мужчина, восхищал как интеллектуал, но быть взятой таким образом, походя, как какая-нибудь дешевая девка? С другой стороны, можно ли было оказать сопротивление и не быть на следующий же день выброшенной на улицу? Вряд ли, ох, вряд ли…
Пока я размышляла, Коста вонзил. Ни ласк, ни предварительных игр — счастье еще, что сама по себе ситуация меня сильно возбудила и я была уже мокрой. Он двигался быстрыми, короткими толчками, перемежая их медленными протяжками — явно старался сбросить накопившееся на очередном коктейль-вечере сексуальное напряжение и только. Я терпеливо стояла, ожидая, пока он насытится. Что-то не получалось, он стал раздражаться. Двумя пальцами он постучал по моему крупу. Я обернулась.
— — Двигай тазом, дуреха! — прикрикнул он.
Я стала извиваться под ним, возможно, слишком сильно — член пару раз выскочил из переувлажненного влагалища.
— — Ослица! — прошипел Коста. — И работай влагалищем!
Я пыталась массировать его член как могла, но опыта не хватало, и я со страхом чувствовала, что он постепенно раздражается все больше.
— — Разведи ягодицы, дура! — грубо приказал он.
Я поспешно выполнила приказание.
— — Шире! Шире! — требовал Коста.
Я растянула половинки в стороны изо всех сил.
Он удовлетворенно хмыкнул, прицелился — и вонзился во вторую дырочку. Меня трахали в попу! Эта мысль обжигала стыдом, я была убеждена, что подобное мужчины проделывают только с проститутками. С другой стороны, я была сама виновата, что не смогла удовлетворить требования избалованного колумбийца с помощью более приспособленного для занятий сексом органа, и Коста вынужден был воспользоваться более тугим отверстием.
Пока я предавалась своим обычным размышлениям, Коста вышел на финишную прямую: толчки становились все стремительнее и глубже, член все настойчивее и тверже, да и мое собственное возбуждение нарастало — попка оказалась весьма многообещающим местом. Я уже почти добралась до вершины, когда в заднем проходе у меня взорвался маленький теплый фонтанчик, и Коста быстрым движением извлек свой постепенно успокивающийся инструмент. Я буквально не могла поверить в такое невезение и тупо продолжала стоять с широко разведенными половинками, надеясь на чудо.
Но чуда не произошло.
— — Долго так будешь стоять, дуреха? Захлопнись! — хохотнул удовлетворенный Коста и ловко щелкнул меня по самой дырочке. Это было так унизительно и обидно, что я чуть не разревелась…
Собственно, и это можно было бы пережить — я уже научилась снимать напряжение, отчаянно мастурбируя по ночам в своей маленькой комнатке, если бы на следующее утро Теодолина за общим завтраком словно бы невзначай не задала мне вопрос:
— — Маша, мой муж еще не пытался иметь тебя, а?
Ситуация создавалась угрожающая. Я попыталась тянуть время, чтобы посмотреть на реакцию самого Косты, но его тренированное лицо завзятого игрока в покер оставалось безмятежно-спокойным. Признаться, что он овладел мною накануне? А что, если я его выдам и он разозлится? Скрыть правду? А если он давно уже рассказал жене о своей шалости, и она тут же уличит меня в неискренности? Я хорошо знала, что жестче всего Тео наказывает за ложь…