Наконец они остановились. Послышался звук открываемой дверцы фургона. Как в бреду, Луиза попыталась восстановить в памяти машины своих соседей, но не могла вспомнить ни одного фургона. Хотя, кажется, она видела возле дома какой-то фургон, когда приехала после работы. Или нет? Её размышления прервал неожиданный удар в бок.
— Не вздумай орать, паскуда! — произнёс всё тот же ужасный голос. — Утоплю как щенка, если пикнешь.
В следующую секунду она почувствовала, как её кладут на твёрдый холодный пол, и дверца захлопнулась. Послышались удаляющиеся шаги. Лёжа на полу фургона и ничего не видя, она дрожала как осиновый лист. От страха она не могла ни шевелиться, ни думать. Да и что она могла сделать? Скованными за спиной руками она не смогла бы расстегнуть на себе ни единого ремня, не говоря уже о том, чтобы выбраться из сумки. Поняв, что она абсолютно, совершенно беспомощна, она заплакала — и уже сквозь рыдания услышала, как водительская дверца фургона наконец хлопнула, и машина тронулась с места.
Она не знала, сколько они ехали. Может, полчаса, а может, и час. Она попробовала считать повороты, но сбилась уже на третьем или четвёртом. Она не представляла себе, куда её везут, что с ней сделают, и кто же её похитил. Она была уверена лишь в одном — этого голоса она не слышала ни разу в жизни. Плача и дрожа от холода и страха, она проклинала себя за всё — за свою глупость, за свой дурацкий латексный наряд, за своё идиотское увлечение самосвязыванием. Она изо всех сил цеплялась за мысль о том, что это лишь чья-то дурацкая шутка, и что всё образуется само собой.
Наконец фургон замедлил движение и вскоре остановился. Она поняла, что они приехали на место — где бы оно ни находилось. Послышался скрип открываемой дверцы, и вскоре её, подняв с пола и взвалив на плечо, снова куда-то понесли. Она жадно вслушивалась в окружающие звуки, но вокруг было тихо — ничто не подсказывало ей о том, где они могут быть.
Они поднялись по ступенькам и, судя по всему, вошли в какой-то дом. Потом снова были шаги в неизвестном направлении, и потом они снова куда-то спустились. Наконец сумку вместе с ней поставили на пол, и удаляющиеся шаги сменил лязг закрываемой двери. Вокруг царила мёртвая тишина. Осторожно пошевелившись, она рискнула промычать что-то в кляп — наверно, "есть здесь кто-нибудь?" Безмолвие было ей ответом. Кажется, она была здесь совершенно одна.
Впрочем, её одиночество длилось недолго — минут через пять она услышала, как в помещение снова кто-то вошёл. Ещё через некоторое время шаги направились прямо к ней, и она услышала, как расстёгивают молнию на сумке. Затем сумку подняли, и она почувствовала, как её вытряхивают на пол, как котёнка. Невидимые руки принялись распутывать ремни у неё на ногах.
Сняв все ремни, включая тот, что прихватывал к торсу её обтянутые перчатками руки, незнакомец не успокоился, и вслед за этим начал стаскивать с неё туфельки, чулки и перчатки. Через несколько минут она очутилась перед ним совсем голой — за исключением шлема на голове, ошейника, наручников и, конечно же, пояса верности. От ужасных предчувствий её всю колотило, и она не сразу поняла, что её грубо дёргают за кольцо в ошейнике.
— Подымайся, потаскуха, — нетерпеливо сказал всё тот же голос.