— Ох, — только и подумала Рипли.
Язык Эни был не менее настойчивым, чем тот, что щекотал ее пизду, но Эни еще и потискивал упругие ягодицы женщины, висевшей в объятьях инопланетного чудовища совершенно голой перед собственными детьми.
Звуки, которые издавала Рипли, она сама не смогла бы описать однозначно: это были и стоны, и крики, и вопли возмущения, и что-то, связанное со стыдом. В отчаянии она заорала еще громче — но тщетно: на нее попросту не обращали внимание. Чужой все так же продолжал мять ее груди, в которых, несмотря на длительную дойку, молоко, похоже, и не думало заканчиваться. Оба сына щекотали языками ее пизду и жопу, слизывая молоко и стараясь не упустить ни капли.
— Да чтоб вы все… — выкрикнула она и нажала на спуск.
Автомат затарахтел, с огромной скоростью выплевывая пули в никуда, они рикошетили от потолка и разлетались по залу, никого не задевая.
Наконец, патроны кончились. И это было единственное, что изменилось.
Рипли выронила автомат.
Тут раздался громкий требовательный крик Рона:
— Этого мало!
Чудовище, словно повинуясь его команде (Рипли уже не могла удивляться) подняло женщину еще выше и понесло по складу, уложив голой спиной на какой-то ящик. Его черные пальцы продолжали удерживать щиколотки и запястья, стискивать белые голые груди. В следующий момент женщина почувствовала себя на приеме у гинеколога, потому что лапы, которыми ее держали за щиколотки, напряглись, разводя ноги шире. Или, мрачно подумала Рипли, это миссионерская позиция.
Ее охватил стыд, она покраснела так, что дальше некуда — здоровая сорокалетняя тетка лежит голая, с раздвинутыми ногами, перед собственными сыновьями и демонстрирует им пизду. Вернее, не демонстрирует — ее заставляет инопланетный монстр.
Она покрутила головой, и тут ее взгляд вновь упал на ухмыляющегося Обэнона, продолжавшего внимательно наблюдать за всем, что творится в зале. Он только шире улыбнулся и сказал:
— Что, сука, у тебя ведь давно не было мужика? Тебе, наверно, все равно, с кем ебаться, лишь бы что-нибудь в пизду засунули? Может, эта тварь тебя поимеет, и ты под ним кончишь? И доставишь ему удовольствие?
Зачем он говорит такое при детях, подумала Рипли. Хотя… Учитывая то, что начали творить е собственные сыновья, уже все равно.
Она напряглась. Я сильная, подумала она, пытаясь собрать остатки растоптанной гордости. Я убиваю людей голыми руками. Я побеждала Чужих. Неужели сейчас я не справлюсь.
Вздулись мышцы по всему телу, набухли вены, Рипли заскрежетала зубами, выпятив вперед сильную челюсть. Сейчас я сведу ноги…
Никакого результата. Чудовище, похоже, даже не заметило е стараний. Рипли обмякла, еще не отказавшись от борьбы, но не вполне понимая, что ей теперь делать.
Молоко продолжало течь по грудям, молочные реки распадались на несколько молочных ручейков. Да сколько же его там, подумала Рипли. Господи, взмолилась она, останови этот поток.
Она посмотрела на Рона и Эни, стоящих рядом и жадно рассматривающих ее нагое тело, шарящих взглядами по большим грудям, из которых вытекало молоко, по раздвинутым ногам, между которыми влажно поблескивала пизда. Затем подняла глаза и взглянула в морду возвышающегося над ней чудовища. Прочитать выражение морды Чужого было невозможно, он просто уперся в нее немигающим взглядом и молчал. Боже, беззвучно взмолилась она, ну почему бы тебе просто не убить меня? Не разорвать в клочья, в кровавые ошметки, а потом съесть? Чтобы все это, наконец, завершилось.
Но как же мне стыдно — пробежала еще одна мысль.
Это снова придало ей сил, и Рипли опять напряглась, мышцы взбугрились, она вновь стала дергаться — правда, результата опять не было никакого, с тем же успехом она могла пытаться просверлить своим черным от ярости взглядом стальную стену и бороться с металлическими канатами. От рывков ее большие груди звонко шлепались друг от друга, из сосков вырывались маленькие капли молока. Они взлетали в воздух, а потом влажно шлепались на голую кожу.
Увидев это, Рон и Эни словно очнулись от какого-то оцепенения. До этого они просто стояли и смотреть, но тут в них словно включилось что-то: они буквально накинулись на Рипли, припали ртами к ее сиськам и принялись жадно сосать молоко.
Два десятилетних мальчика, высунув языки, причмокивая, обняли губами ее крупные коричневые соски, впились в них и тянули, тянули, тянули молоко.