— Твой новый дом ждёт тебя, Сильвия. Множество инструментов готово истязать там твоё тело и душу. Всевозможные пыточные инструменты, конечно же, которые заставят тебя громко кричать в бесконечной агонии, но есть и другие, которые ты пока даже не можешь себе представить. Там есть пояса верности, которые лишат тебя оргазма на целые недели, а то и на месяцы. Сейчас ты вряд ли испытываешь при этой мысли восторг, Сильвия, но поверь, ты ещё будешь умолять меня разрешить тебе кончить, пока будешь бессчётное количество раз дарить наслаждение мне самому, и к каждому этому разу я буду принуждать тебя силой, ничего не давая взамен.
Надеюсь, тебе удалось на днях кончить, потому что отныне твои оргазмы в моей власти, Сильвия. Тебе больше нельзя будет ласкать себя самой, твоя вкусненькая писечка, которую ты так тщательно оберегала промеж своих ляжечек, тебе больше не принадлежит… Она моя, и только моя. Я буду трогать её, использовать, пытать, совать туда всё что захочу, удовлетворять или отдавать кому-нибудь ещё, когда только пожелаю, и у тебя не будет другого выбора, кроме как подчиняться мне и терпеть…
Знаю, знаю, сейчас всё это внушает тебе ужас, поэтому я и везу тебя к себе. Там я смогу выдрессировать тебя как следует, не спеша, заставить тебя целиком и полностью подчиняться моей воле и смириться с тем фактом, что тебе придётся не просто выполнять всё, что я прикажу, но ещё и наслаждаться всем этим.
Безумие, сумасшествие, бред, но кто может остановить этого человека?
— Скажи-ка мне, Сильвия, а лучше подумай и сообщи мне свой ответ потом, дома, где я тебе это разрешу. Когда ты в последний раз трогала свою писечку? Наверно, лишь затем, чтобы подтереться после туалета, или чтобы подмыть? Сегодня утром? Вообще задумывалась о ней недавно? О том, какая она мягкая? Какая чувствительная? Нет? Жаль, Сильвия, очень жаль! Надо было, потому что в следующий раз ты сможешь притронуться к своей писечке не раньше, чем через два-три месяца!
Она скулит, она подавлена, она начинает ему верить, он явно сошёл с ума, он явно намеревается воплотить весь этот бред в жизнь.
— Я сам позабочусь обо всём, что тебе нужно. Буду мыть тебя, если решу, что тебе пойдёт это на пользу. Буду кормить и поить тебя, если будешь вести себя хорошо… И так далее. И твоя писечка также будет на моём попечении. В то время, как на тебе постоянно будут оковы или пояса верности, которые не дадут тебе самостоятельно потрогать свою любовную щёлочку, я буду сам вместо тебя мыть её, стимулировать, буду смазывать, хлестать её, а ты сможешь лишь терпеть всё, что я для неё уготовлю…
Кричать от боли, на худой конец! Или стонать в экстазе, допустим. И в следующий, очень-очень далёкий раз, когда я снова разрешу тебе потрогать её, это будет одним из самых незабываемых ощущений в твоей жизни. Тогда ты сполна оценишь, какая сладенькая и мягонькая у тебя писечка, как чутко она отзывается на малейшее прикосновение, и как жаль, что с этих пор она уже не твоя.
Ты будешь с наслаждением перебирать ряд металлических колец, которые я тебе туда вставлю, будешь сходить с ума от желания затеребить свой клитор до оргазма, и будешь умолять меня разрешить это сделать, но я буду отказывать тебе в этом удовольствии, поскольку отныне и впредь твоими удовольствиями распоряжаюсь один лишь я, только твой хозяин может подарить тебе наслаждение или боль. И могу тебя заверить, что боли тебя ждёт куда больше, чем удовольствий. Ты всего лишь рабыня, у тебя больше нет никаких прав, и ты можешь лишь страдать и надеяться на лучшее.
Она захлёбывается в рыданиях, но он ещё не закончил готовить её.
Он берёт в руки два тонких шнурка. Концы их он крепко привязывает к пальчикам на её ножках, обматывая каждый шнурок вокруг большого и указательного. Затем, обернув их вокруг больших пальцев ещё пару раз, он привязывает каждый шнурок по отдельности к пряжке, которая держит шипастый ремень в её промежности, ещё шире раздвигая ей ноги.
— Теперь и ножки у тебя связаны как следует, — говорит он, безжалостно щекоча её неспособные увернуться ступни. — Я ещё не решил, правда, сколько пирсинга сделать на твоём роскошном теле… Ты даже представить себе не можешь, до чего управляемой и покорной становится рабыня, когда у неё проколоты сисечки и пиздёнка. — Она жалобно хнычет. — Но рабыню можно проколоть и во многих других местах, просто для красоты или чтобы лучше её контролировать… Пожалуй, я поставлю на тебя столько пирсинга, сколько это вообще возможно, я хочу раздавить и унизить тебя целиком и полностью, и поверь мне, ты будешь раздавлена и унижена, целиком и полностью…
Наконец он прекращает безжалостно щекотать её беззащитные подошвы, и это явно не к добру.
— Теперь проверим твою упаковку.
Он встаёт и начинает хлестать свою беззащитную пленницу по попе. Так, несколько крепких ударов… ну пусть не несколько, 6-8. Причиняемую ими боль лёгкой не назовёшь, и Сильвия прекрасно это понимает, но не может приподняться над полом даже на пару миллиметров.
— Да, ты готова!
Она продолжает стонать от нескончаемой, обжигающей боли.
Он опускается рядом с ней на колени и, опершись одной рукой ей о спину, а другой о пол, нагибается к её лицу так, чтобы прошептать ей в самое ухо:
— Теперь, Сильвия, веди себя смирно. Тебя ждёт ещё многое, очень многое, но здесь для этого не очень подходящее место. У себя я свяжу тебя как следует, чтобы ты была ещё беззащитней, и ты получишь ещё, сколько хочешь, ведь мы оба знаем, что ты хочешь ещё, и я с радостью всыплю тебе ещё. Буду пороть каждый участочек твоего тела, и самое твоё интимное местечко тоже, как следует, сколько у меня хватит сил. И не бойся, все твои мольбы о пощаде, а они будут, не сомневайся, я пропущу мимо ушей.