Сенька, потирая руки, заговорщицки подмигнул:
— Пошли, поглядишь, как умеет мстить Семен Гладышев, — гордо заявил он.
— Опять представление? — скептически поинтересовался я.
— Да уж, сегодня мы с тобой надорвем животики.
— Ага, или нам опять намнут бока, — съязвил я.
— Митька, ты хочешь увидеть торжество правого дела, или нет, — возмутился он. — Что ты мнешься как старая баба? Ты ж потом всю жизнь жалеть будешь, что не пошел.
Через десять минут мы с ним снова были у Балабановой обители.
— Слушай я во двор к нему больше не полезу, — заранее уперся я.
— А это и не нужно, — успокоил меня друг.
Я вопросительно глянул на него.
— Да не таращься ты, — прыснул Сенька, — отсюда весь спектакль будет как на ладони. А теперь молчи, заржешь снова, как жеребец, я с тобой больше не знаюсь. Мы затихли, затаившись в густых зарослях орешника. Прошло минут двадцать, я уже начал нетерпеливо ворочаться и бурчать, когда скрипнула дверь дома и во двор, затравленно озираясь, вышел Балабан. Осмотревшись вокруг он обошел сарай и, убедившись, что свидетелей нет, скрылся в нем, плотно прикрыв за собой дверь.
Я вопросительно глянул на Сеньку. Его просто распирало от еле сдерживаемого смеха. Мне оставалось только выжидательно уставиться на сарай. Сначала было тихо, потом до нас донеслись чуть слышные охи и ахи Балабана. И вдруг они разом превратились в звериный рев.
Затем последовал удар, и Балабан вылетел из сарая, снося спиной хлипкую дверь. Сенька хохотал до слез, я же был в полном недоумении. Тем временем Балабан, забыв о болтающихся между колен штанах, вскочил с земли и, оглашая воплем окрестности, рванул в сторону реки, обоими руками держась при этом за низ живота. е успел он выскочить за ограду, как рухнул его сарайчик, а из под обломков и облака пыли образовалась Дунька. То, что она творила, было неописуемо. Трубя, как оглашенная, корова била задними ногами, разнося все, что ей попадалось на пути.
— Все! Тикаем, — схватил меня Сенька за руку, увлекая за собой.
Быстро, но незаметно мы добрались до укромного места, где от души дали волю душившему нас смеху. Когда же, порядком устав, успокоились, я начал пытать Сеньку:
— Что вообще это было-то?
— А, так, ерунда, — не смог он удержаться от выпендрежа.
— Да ты не тяни — рассказывай, — не отставал я.
— Короче, после того раза, я еще разок сходил к Балабану и усмотрел что и когда он делает.
— Ну? — не понял я.
— Ну, — снисходительно передразнил меня дружок, — я узнал, что перед тем, как любиться с Дунькой он мажет свои причиндалы медом из большой кадушки в том же сарайчике.
— И че? — опять не понял я.
— Че, че. Спер дома горсть черного перца и насыпал ему в кадушку.
Минуту я сидел с раскрытым ртом, а затем повалился на землю в приступе дикого хохота. Редко когда позже мне еще приходилось так смеяться.