— М-м-м-м? — вопросительно промычал Расим, вопрошающе глядя на Димку — то ли не соглашаясь с таким Д и м и н ы м решением, то ли спрашивая-уточняя, правильно ли будет ему, Расику, так делать; глядя Димке в глаза, Расим снова попытался проглотить, продавить в себя Д и м и н у сперму, и снова сделать это он не смог — ничего у него, у Расика, не получилось.
— Расик, не мучь себя… вставай! — уверенным — командным — голосом проговорил Димка, видя бесполезность предпринимаемых Расимом усилий. — Выплюнь в раковину! — категорично проговорил Димка, и Расик, уже не раздумывая — всецело подчиняясь Д и м е, тут же соскочил с кровати.
Ну, а что ему, Расику, оставалось делать? Если б Д и м и н о й спермы было б чуть меньше, Расик её проглотил бы без всяких сомнений, — проблема возникла чисто техническая, а вовсе не по сути… непреднамеренно и вместе с тем дразняще соблазнительно мелькнув матово-белой попой, голый Расим с округлёнными, как мячики, щеками, скрылся в ванной комнате, — Димка, проводив Расима взглядом, невольно улыбнулся… он улыбнулся Расиму, себе, прошедшей ночи, этому утру, начинающемуся дню — он, Димка, был счастлив! В ванной комнате зашумела вода… "я люблю тебя, Расик!" — горячо, благодарно, порывисто подумал Димка, и нежность… неизбывная нежность вновь наполнила юное Димкино сердце, — энергично вставая с кровати, Димка потянулся за телефон, чтоб посмотреть, сколько времени.
А времени было уже о-го-го — до завтрака оставалось не более двадцати минут… а ещё нужно было хотя бы на пару минут стать под душ — обмыть пиписы, нужно было почистить зубы, заправить постели, одеться-собраться, поцеловать — и не раз!
— Расика, расставаясь с ним на весь день, — "успеем!" — подумал Димка, рывком сдирая с кровати Расима одеяло-покрывало, которым они укрывались ночью; Димка перебросил одну из подушек на свою кровать, быстро расправил смятую простынь, смахнув с неё несколько чёрных коротких волосков, затем аккуратно застелил покрывало… всё, одна кровать была готова!
Никакого темнеющего влагой пятна на его, Димкиной, кровати не было — простыня и матрас, облитые минералкой, за ночь высохли, и Димка так же быстро и аккуратно застелил свою кровать; свои трусы Димка сунул под подушку, а трусы Расика, на мгновение прижав к лицу, положил на кровать Расима, — трусы Расим надел вчера вечером после душа, через какое-то время Димка трусы с Расима стянул, и потому никакого волнующего запаха он, Димка, не уловил… "наверное, Расик сейчас удивился бы, если б увидел, как я целую его трусы… наверняка решил бы, что живёт с сумасшедшим" — весело подумал Димка, направляясь в ванную комнату… "а я, Расик, не сумасшедший… я никакой не сумасшедший — я просто очень, очень тебя люблю!" — мысленно подумал-пропел Димка, чувствуя, как всего его распирает от счастья.
Расим стоял к Димке спиной — обнаженный, стройный, по-мальчишески тонкий и гибкий, но при этом ничуть не субтильный, с плавно округлой, скульптурно оттопыренной попкой, — у Димки при виде стоящего к нему задом Расима сладко ёкнуло сердце… как словно бы он не кончил — не разрядился — всего несколько минут тому назад! Расим, в зеркале увидев возникшего в дверном проёме Д и м у, оглянулся назад — виновато посмотрел Димке в глаза.
— Дим, я не смог… — извиняющимся тоном проговорил Расим, имея в виду не проглоченную Димкину сперму. — Я выплюнул…
Димка, глядя Расиму в глаза, с улыбкой шагнул в ванную комнату, — Димка приблизился к парню вплотную, горячо прижался к нему сзади, кольцом обхватив его плечи жарко скрестившимися на груди руками… он, Димка, плотно, страстно и нежно вдавился в Расима грудью, животом, пахом, словно стараясь тело Расима нерасторжимо соединить с телом своим, и Расим в то же мгновение почувствовал, как в ложбинку между сочно округлыми полушариями его сомкнутых ягодиц ощутимо вдавился упругим валиком полустоячий Димин пипис, — прижимаясь щекой к щеке Расима — глядя в отражаемые зеркалом глаза Расима, Димка чуть слышно выдохнул-прошептал:
— Я люблю тебя, Расик! — и тут, не деля паузы — не давая Расиму никакой возможности уточнить-поправить, чем, по мнению Расика, являются их отношения, быстро и весело проговорил: — Знаешь, сколько у нас до завтрака времени?
— Сколько? — хлопнул Расим ресницами, глядя в отражаемые зеркалом счастливые Димкины глаза.
— Пятнадцать минут!
— Дима! Мы опоздаем! — Расим шевельнул плечами, пытаясь высвободиться из Димкиного объятия.
— А вот ни фига! — рассмеялся Димка, размыкая руки. — Делаем, Расик, всё быстро-быстро…
И действительно, они успели — уложились в пятнадцать минут! Быстро почистили зубы, со смехом толкаясь у раковины; стали на пару минут под душ — ополоснулись без мыла, наскоро; быстро обтёрлись, вытирая одновременно и себя, и друг друга, причём, вытирая Расима, Димка всё время норовил ухватить его за пипис, а Расим, резко отводя назад попу, каждый раз проворно уворачивался, отстранялся, не давался — со смехом крутил попой, отталкивая Димкину руку от своего тяжело колыхавшегося между ног потемневшего мальчишеского пиписа… он, Расик, приятно был удивлён, увидев, что Дима заправил не только свою кровать, но также заправил кровать его, — "нашу кровать" — подумал Расим, надевая трусы; Расик, не раздумывая, надел свой желтый пуловер; Димка сунул в карман голубых джинсов телефон и деньги… уже в дверях Димка неожиданно остановил Расима:
— Растик, постой… я поправлю тебе воротник на рубашке! — но вместо этого, когда Расик, повернувшись к Д и м е, замер, он, Димка, страстно прижал Расима к себе… одной рукой обвив Расима за шею, Димка ладонью другой руки страстно скользнул по Расимовым ягодицам. — Расик… я люблю тебя! Каждую минуту, каждую секунду… я люблю тебя, Расик! — горячо выдохнул Димка, вжимая свой пах в пах Расима.
— Дима, мы опоздаем! — Расим почувствовал, как у Д и м ы твердеют брюки… ну, то есть, стремительно наливается, каменеет, наполняется твердостью то, что в брюках — его, Д и м и н, пипис.
— Каждую минуту, каждую секунду… я люблю тебя! Просто люблю… — Димка, нежно коснувшись губами губ Расима, разжал объятия — времени действительно не было ни минуты.
— Дим, а воротник… — проговорил Расим, одновременно с этим подумав, что хорошо… хорошо, что нет времени, потому как у него, у Расима, от Д и м и н о г о объятия, от его жаром опалившего голоса, от его странно волнующих слов в трусах началось сладостью наполняемое ответное шевеление. — Ты воротник на рубашке хотел мне поправить…
— А я что сейчас делал? — рассмеялся Димка, открывая дверь.
Они, Расим и Д и м а, не опоздали — они вышли из кабины лифта в холл за минуту до времени "общего сбора", а если учесть, что Лерка Петросян, она же девушка эмо, снова — к всеобщему неудовольствию — задержалась на целых пять минут, то они, Димка и Расик, вообще спустились к завтраку, можно сказать, заблаговременно… во всяком случае, на то, что парни, живущие вместе в двуместном номере, появились в холле тютелька в тютельку, никто внимание не обратил; после завтрака Расик отправился в номер, чтоб для выхода на улицу взять свою и Д и м и н у ветровки, а Димка подошел к своим одноклассникам…
Начинался новый экскурсионный день, и в этом н о в о м дне ему, счастливому Димке, теперь было труднее всего скрывать своё счастье, — его, Димку, буквально распирало от любви, оказавшейся взаимной, ему от счастья хотелось прыгать, петь, смеяться, хотелось всех любить и обожать, а вместо этого он, усмиряя ликующую душу, должен был выглядеть таким, каким он, десятиклассник Димка, был вчера, позавчера, неделю назад… это было неправильно, было абсурдно, нелепо, но в мире, погрязшем в тотальном лицемерии, где лицемерие правило бал, где взаимная любовь, где упоительное счастье, где искренность сердца могли легко сойти за ненормальность, нужно было казаться прежним — в меру ироничным, прагматичным, чуть насмешливым…
Нужно было казаться таким, как в с е, — он, шестнадцатилетний Димка, уже умел прятать свою нежную душу, свои сокровенные чувства и мысли под самыми разными масками, но на этот раз — в это утро! — он проделал это не без некоторого труда, потому что счастье его было реально, действенно, всеобъемлюще… можно всегда умело спрятать, скрыть от других своё настроение, свои мысли, свои симпатии-антипатии, но как спрятать, как утаить-скрыть от других себя самого? Любовь к Расику была не частью Димкиных устремлений, а была для него, для Димки, в с е м — любовь была самим Димкой, она была тождественна Димке: ведь он, Димка, вовсе не для красного словца сказал Расику, что он будет любить его, Расика, каждую минуту, каждую секунду…
А ещё у него, у Димки, было внутри в виде кальция-калия и прочих "различных компонентов" утреннее наслаждение любимого Расима — внутри у него, у Димки, был оргазм бесконечно любимого, неповторимого, самого прекрасного парня на свете! Димке казалось, что он сердцем чувствует сок любимого Расика — ощущает-чувствует внутри себя извергнутую Расимом сперму… "хорошо, что хоть это не нужно скрывать — что мы все пока ещё не прозрачные" — весело подумал Димка, не без некоторого внутреннего усилия переключая себя на пустую повседневность, потому как теперь для него, для Димки, пусто было везде, где он не мог прикоснуться к Расиму, не мог обнять его, поцеловать, прижать к себе… или — хотя бы видеть его, любимого, рядом, — Расик поехал в номер за и х ветровками, и Димка, проводив его взглядом до кабины лифта, подошел к одноклассникам.
— Ну, и что ты, Димочка, обо всём этом думаешь? — Светусик, демонстрируя своё возмущение, капризно поджала губки, вопросительно глядя на Димку чуть округлившимися всё от того же возмущения глазами.
— О чём? — не сразу понял Димка, потому как в этот момент он, Димка, подумал о Расике… точнее, подумал о том, где можно купить вазелин.
— Не "о чём", а "о ком"! — поправила Димку Ленусик. — О Лерке… о ком же ещё! Она снова всех нас задержала! Снова все её ждали…
*****
Он был обалденно хорош своей робкой, не очень умелой, но искренней страстью ночью… он был обалденно хорош в постели утром — во время их сладкой игры на флейтах… он был обалденно хорош сейчас — в своём солнечно-желтом пуловере… "я люблю тебя, Расик!" — как заклинание, мысленно прошептал Димка, чувствуя, как в груди у него от невидимой нежности млеет сердце, а в катоновых тесных плавках — при одной лишь мысли о прошедшей ночи и сегодняшнем утре! — начинается тоже невидимое, но не менее ощутимое сладкое набухание… не доходя нескольких метров до Д и м ы и до стоящих с ним рядом старшеклассников, Расим деликатно остановился, — невольно улыбнувшись Димке, Расик глазами спросил у Димки, что ему делать с его, с Д и м и н о й, ветровкой — подойти и отдать или он, то есть Д и м а, сам подойдёт к нему, к Расиму, чтоб ветровку свою забрать…
Ветровку он, Расик, прижимал к груди, — Димка внутренне дёрнулся навстречу любимому Расику, но, неожиданно подумав, что и его, Димкины, одноклассники, и одноклассники Расима должны постепенно привыкать видеть их совершенно нормальные — повседневно дружеские — отношения, чуть протянул руку в сторону деликатно остановившегося Расима, тем самым давая понять Расиму, что он, Расим, может смело подходить… иерархия в школе была железная!"А потому, — подумал Димка, — пусть все привыкают видеть нас вместе — пусть у всех ненавязчиво формируется убеждение, что, оказавшись в одном гостиничном номере, мы не просто прожили десять дней на одной территории, а стали за эти дни друзьями…
В принципе, мелочь — захватить заодно и мою ветровку, но из таких каждодневных мелочей для всех вокруг незаметно и потому совершенно естественно за десять дней нарисуется вполне убедительная картина наших нормальных дружеских отношений, и потом, когда мы вернёмся домой, никто не будет удивляться, что наши дружеские отношения естественным образом продолжатся в школе… сущая мелочь, но завтра, Расик, я принесу ветровку тебе — и это будет выглядеть такой же дружеской услугой, какую сегодня оказал мне ты! Главное — не перегнуть палку, не переборщить, то есть всё делать так, чтобы всё выглядело естественно… "
*****
— А мы ведь ей всё вчера объяснили… — поддакнула Маришка.
— Срать она хотела на наше мнение! Коза, бля, драная… — перебила Маришку Ленусик, для полноты выражения своих чувств употребляя слова из общепринятого лексикона.
"Ёлы-палы! Опять двадцать пять… как им не скучно мусолить одно и то же? — невольно подумал Димка, ощущая себя заложником не своего, то есть в н е ш н е г о, мира, который мешал ему, Димке, всецело сосредоточиться на сладких, радостных мыслях о Расике. — Одно и то же… и всё это надо слушать, надо поддакивать, надо им что-то в ответ говорить — изображать соучастие…