Напряженный, ало залупившийся член Расима, чуть вздрагивая, мелко дёргаясь от возбуждения, лежал вдоль живота… крупные яйца, обтянутые тончайшей — под цвет ануса — кожей, сместившись вверх, рельефно круглились по бокам у основания члена… промежность — расстояние от входа до мошонки — была выпукло напряжена… он, Расик, был готов, — Димка, устремив лицо между раздвинутых, разведённых ног Расима, коснулся языком одного яйца, затем другого… изнемогая от страсти, Димка провёл языком по набухшей промежности, по горячей мошонке, по стволу напряженно твёрдого члена, — Димкин язык медленно, любовно скользнул вдоль жаром налитого ствола Расимова пиписа…
Головка члена, разделённая уздечкой на два округлых, сочно налитых треугольника, была липко-влажной, чуть солоноватой, — Димка прижал приоткрывшиеся губы к пламенеющей плоти, и язык его мотыльком запрыгал, затрепетал вверх-вниз по натянутой уздечке… у Расима от удовольствия, от наслаждения конвульсивно задёргались, зашевелились мышцы сфинктера… офигеть, как всё это было приятно! Невыносимо приятно — до ломоты в промежности, в гудящих яйцах… если б можно было сейчас представить в принципе невозможное, а именно: если б Димка по какой-то совершенно невообразимой причине вдруг захотел бы, решил бы на этом остановиться, всё прервать-прекратить — то Расим, наверное, стал бы сам упрашивать, умолять Д и м у, чтобы он, Д и м а, вставил в него пипис… таково было его, Расимово, возбуждение!
Но в том-то и дело, что не было ничего такого в мире, что могло бы Димку остановить — отвратить от любимого Расика! Не было — в принципе! Оторвав свои губы от сочно налитой головки, Димка ликующим взглядом насмотрел Расиму в глаза… ему, бесконечно влюблённому Димке, всем пламенеющим сердцем хотелось, чтобы Расику — любимому Расику! — было так же упоительно хорошо, как упоительно хорошо было ему самому… потемнев от страсти, зрачки Расимовых глаза, устремлённых на Димку, агатово блестели — словно два сверкающих на солнце уголька!
— Расик… — прошептал Димка, — Расик… я люблю тебя! — И тут же, быстро приподнявшись — оторвав голый зад от постели, Димка всем телом порывисто подался вперёд, чтоб прижать свои губы к губам Расима — чтоб ему, наивному Расику, не дать ничего ответить.
А вазелин, между тем, нагрелся в тюбике — в Димкиной руке… и член у него, у Димки, уже был смазан — был приготовлен… оторвавшись от губ Расима, Димка приставил горлышко тюбика к анусу парня, возбуждённо лежащего на постели с ожидающе разведёнными, врозь расставленными ногами, — сдавливая пальцы, обхватившие тюбик, Димка медленно выдавил немного вазелина на коричневый небольшой кружочек… лёгким — нежным — касанием пальца Димка медленно заскользил по кругу, чувствуя, как под подушечкой пальца в тот же миг завибрировали, затрепетали мышцы пацанячего сфинктера…
— Расик, приятно? — Димка вопрошающе посмотрел на Расима, одновременно с этим сверлящим движением пальца нежно водя-нажимая в самом центре коричневого кружочка… и хотя ему, то есть Димке, т а к никто никогда ещё не делал, всё равно вопрос этот был риторическим — можно было бы и не спрашивать! А с другой стороны… разве, когда любишь, не хочется лишний раз услышать голос любимого, подтверждающего даже вполне очевидное? Хочется… ещё как хочется, потому как любовь — это вовсе не "всунул-вынул", а это… это — всё! Causa efficiens — вот что такое любовь, если она, эта любовь, настоящая!"Расик, приятно?" — спросил Димка, хотя мог бы об этом не спрашивать…
— Да! — отозвался чуть слышно Расим, глядя Д и м е в глаза — ни на миг не задумавшись, что ответить… всего сутки назад, отдаваясь Д и м е — подчиняя волю свою воле, желанию Д и м ы, он, Расим, думал, и даже не просто думал, а был в тот момент убежден, что утром им будет стыдно… он так и сказал: "завтра нам будет стыдно"; а теперь он лежал перед Димой в залитой светом комнате — лежал с разведёнными, вверх поднятыми ногами, Д и м а смазывал вазелином его огнём пылающий анус, чтоб со смазкой было легче войти, они смотрели в глаза друг другу, и ему, пятнадцатилетнему Расику, школьнику-девятикласснику, было ни капельки не стыдно… разве любовь не творит чудеса?
То, что было сейчас — в этой светом залитой комнате — было так же естественно, как естественна радуга после дождя, как естественна трель соловья в зеленеющем радостном мае, как естественны звёзды на небе ночью, а лучистое солнце естественно днём… разве стыдятся того, что естественно? Всё естественно в человеческих отношениях — в дружбе и в любви, если оно, это "всё", продиктовано сердцем… если оно, это "всё", продиктовано искренностью — если всё наполнено безусловным доверием… разве искренность и доверие могут быть стыдными, а рождённая ими горячая страсть разве может быть неестественной? Просто он, юный Расик, сутки назад был ещё очень, очень наивным — наивным и глупым!
А за сутки, что истекли — что пролетели-прошли, случилось так много всего-всего, что стыд, если б он вдруг возник-появился, был бы теперь и ничтожным, и глупым; и неуместным… чего Расику было стыдиться? Ему, Расику было приятно — было кайфово, и этот кайф был не только физический ощущаем в члене, в промежности, в смазанном анусе, во всём теле… кайф у него, у Расима, был в душе!
Димка, поднявшись с кровати, положил на тумбочку тюбик с вазелином, одновременно ища глазами что-нибудь, чем можно было бы вытереть пальцы и свой живот, потому как живот у него, у Димки, был тоже местами в вазелине — оттого, что Димка наклонялся, когда Расика целовал в губы, не давая ему, Расиму, ничего сказать-возразить на свои слова о любви… вспомнив, что на полке в шкафу лежат два носовых платка, Димка, весело подмигнув Расиму, тут же устремился к шкафу — зачем-то взял сразу оба платка, вернулся назад, колыхая задратым кверху членом, один платок положил на тумбочку, другим вытер свои пальцы и живот…
Всё, теперь они оба были готовы: у Димки была обильно, щедро смазана головка члена, у Расика был точно так же щедро намазан вазелином девственно стиснутый вход… "всего наилучшего!" — кажется, так напутствовал его, смущенного Димку, парень в аптеке, когда Димка, запихивая коробочку с купленным вазелином в карман ветровки, торопливо из аптеки выходил-выбегал… как в воду смотрел этот парень-аптекарь! Положив платок рядом с Расиком, Димка тут же оседлал кровать — стал на колени перед Расимом, запрокинувшим ноги вверх в своём затянувшимся ожидании, — ягодицы Расика были распахнуты… он, любящий Димка, стоял перед попой любимого Расика… разве это было не счастье?"Pulsate et aperietur vobis!" — "Стучите, и вам откроют!", — вход в Эдем был перед Димкой как на ладони; оставалось только войти…
"Пятое время года" — мелькнули в Димкиной голове три слова… мелькнули как шифр, как пароль, как код… мелькнули как ключ от счастья — как само счастье, — подавшись всем телом вперёд — опёршись ладонью левой руки о постель, переместив всю тяжесть тела на эту левую руку, Димка навис над Расимом, правой рукой направляя свой член… головка члена коснулась ануса — коснулась коричневого кружочка, — Димка, держа двумя пальцами член у самого основания, пошевелил им вверх-вниз, скользя по входику сочной, от вазелина блестящей плотью… и ещё раз — вверх-вниз, вверх-вниз…
Как будто он, Димка, дразнил Расима, изнывающего от ожидания — от томления и предвкушения… наконец, нависая над Расиком — окольцевав бёдра Расима разведёнными в стороны коленями, Димка приставил головку к входу, плотно прижал её, тут же почувствовав, как мышцы сфинктера у Расима нервно дёрнулись-затрепетали, то ли сжимаясь, то ли, наоборот, предвкушающе раздвигаясь… "стучите, и вам откроют" — сказано не сегодня, — Димка, глядя Расиму в глаза — затаив дыхание, медленно надавил скользкой головкой члена на чуть потемневший от возбуждения Расиков входик… По-разному происходит п е р в ы й р а з — первое проникновение члена в анус, но, как правило, в первый раз это всегда бывает больно…
Если, конечно, тот, кто отдаётся в реале впервые, предварительно сам с собой упорно и долго, систематически это не репетировал — не разминал мышцы сфинктера огурцами, скалками или прочими удлинёнными предметами разной толщины, воображая желаемое проникновение… конечно же, необходим в таких случаях вазелин или другое аналогичное средство, его заменяющее, но вазелин — это всего лишь смазка, облегчающая проникновение, но не снимающая боль… понятно, что юный Расик себя никогда не тренировал — ничего подобного со своим анусом он не делал; понятно, что вазелин создает условие для скольжение, и не более того… но сила боли — само восприятие боли — порой зависит ещё от того, с какой целью совершается анальное проникновение; ну, то есть: если всё это делается в порыве любви, то любовь, несомненно, может значительно уменьшить, в значительной степени нейтрализовать ощущение боли… любовь вообще творит чудеса! Любовь или дружба… какая разница!
Димка почувствовал, как головка его члена, разжав-разомкнув тугие мышцы сфинктера, словно ухнулась — провалилась — в горячую бездну, — Расик, мгновенно округлив глаза, от опалившей промежность боли невольно приоткрыл рот… у Расика, пятнадцатилетнего школьника-девятиклассника, был девственный входик, а у шестнадцатилетнего Д и м ы, ученика-старшеклассника, был крупный — длинный и толстый — юный пипис… боль была неизбежна, и она опалила Расика между ног, словно кто-то плеснул ему между ног раскалённым свинцом…
Между тем, Димка, у которого тоже не было никакого практического опыта по этой части, ощутив-почувствовав, что головка его распираемого от наслаждения члена уже т а м, то есть в нём, в любимом Расике, напористо двинул вперёд бёдрами, нажал-надавил, и член — длинный и толстый, окаменело твёрдый Димкин пипис — в одно мгновение оказался в Расике весь… полностью! Наждачная боль в виде огненного столба обожгла-пронзила тело Расика изнутри, — невольно всхлипнув — то ли выдохнув, то ли вдохнув, Расим замер с полуоткрытым ртом, — Димка, вогнав свой член в тело Расика до основания — вжавшись лобком Расиму в промежность, в тот же миг ощутил-почувствовал всем своим существом неизъяснимое блаженство… и вместе с тем он, Димка, не мог не видеть, как замерло, исказилось от боли лицо Расима!
*****
— Расик, что? — встревожено прошептал Димка, не имея никакого понятия о тех ощущениях, какие бывают, когда девственный зад заполняет раздирающе большущий пипис.
— Больно… — выдохнул Расик, глядя на Димку плачущим взглядом.