– Издание старое. В семидесятые годы голыми в книгах рисовали только негров. Негры тебе нравятся?
– В каком смысле?
– В сексуальном, не в расистском же!
– Нет…
– И мне… Я потрогаю? Ты кремом пользовался?
– Немного…
– Баловник, какой! Давай, я тебе намажу. Можно?
– Да…
– Так, вот, слушай: молодой ученик великого скульптора Бенвенуто Челлини Асканио был влюблен в девушку, красавицу Коломбо… Так глажу, приятно?
– Приятно… Но, я боюсь кончить на вас…
– Не бойся… Целься прямо в грудь. Или ты мечтал кончить на лицо? Мечтал?
– Да…
– Тогда я присяду… Вот так, прямо напротив…
– И даже глаза не закроете? . .
– Зачем? Я хочу видеть, как ты кончишь… Роман Александра Дюма прочитаешь сам, пересказывать не стану. А называть я тебя буду: Ласканио. Так тебе нравится, мой обнаженный Ласканио?!
– Нравится… А вас? Как мне называть вас?
– Роксана… Зови её Рокси.
– Рокси?! Её?
– Посмотри, она тебе нравится?
– Да…
– И мне нравится. У Ласканио греческий профиль.
– Греческий – это какой?
– Благородный. Есть греческий нос, а есть, вот такой, как у тебя красавчик, тоже греческий.
– Когда он не стоит, он маленький, Рокси!
Я просто взбесилась! Лёша взял и сам всё ей рассказал!
– Ласканио не маленький, – проговорила Софи. – Он затаён. Прячется до следующего раза, чтобы удивить и покорить Рокси. Не отвлекайся…
– Я не отвлекаюсь, покажи мне ещё Рокси. Можно я потрогаю твою грудь?
– Смотри, она влажная. Мни грудь!!! Ткни в сиси членом. Хочешь, я сожму ими тебя, Ласканио…
– Я сейчас кончу! . .
– Давай, мой мальчик! Раздвинь шире ноги, выложи яички мне на ладонь. Брызгай не отворачивайся… Ещё, ещё!!!
Я слышала: Лёша, то ли рычал, то ли стонал, то ли стонорыкал. Моё воображение нарисовало, как струя спермы, бьет фонтаном промеж грудей Софи, падает на ее лицо, шею. Отпуская грудь, она ласкает, с зажимом, его мошонку и снова струя спермы бьет прямо в Софи. Лёша её навеки!
И почему у меня так, как у Софи не получилось? Она его завоевала, покорила! Почти полминуты из телефона были слышны надрывные хрипы наслаждения! Лёша изливался и изливался.
Зашумела вода, и мне стало плохо слышно. По каким-то обрывкам фраз, – в основном говорила Софи, – я поняла, что она умывает Ласканио, смазывает одним из своих кремов. Лишь последнюю фразу, я услышала отчетливо.
Специально для меня, Софи закрыла воду и проговорила:
– Теперь иди, мой мальчик. Рокси нужно помыться снова. Я скоро. И мы все вместе будем пить чай…
Я отключила телефон, сунула под попу – инстинктивно, и закрыла глаза. Вроде как задремала, пока они налаживали отношения.
Лёша вошел в зал. Я лежу. Глаза закрыты. По наитию, поняла: он прошел до окна, вернулся. Будить Лёша меня не решается. Что ж, придется просыпаться самой. Открыла глаза.
– Лёша!!! – я их широко открыла.
Ласканио большой разгуливал по залу голый! И совершенно не стеснялся Ласканио маленького. Сверху донизу, Лёша светился счастьем.
– Ты не спишь?!
– Да, уснешь тут! Трусы хоть одень!
– Рокси сказала, чтоб я походил обнаженным, привык к женским взглядам.
– Рокси?! – сделала я лицо непонимания.
– Тётя Соня. Но, она не разрешает мне её так называть.
– Вы подружились?
– Да… Тёть Тань, я понял, почему вы её полюбили. Она такая, такая! . .
Мы снова с Лёшей на "вы". Какой день бьюсь, бьюсь, а всё – тётя! А Софи, полчаса провела с Лёшей в ванной и уже Рокси… А он гуляет предо мной, словно родился Аполлоном. Солнцу стесняться нечего!
– Ты!!! Ты, ты… И ещё раз, ты, Лёша! Не вы, а ты – влюбилась! – сорвалась я, и подумала: "Действительно, влюбилась".
– Простите…
– Прости! . .
– О чём это вы? – зашла Софи, в банном халате, чалмой полотенце, пожала Лёше член. – Красавчик! Писить хочешь?
– Хочу…
– Тань, где у тебя чистые мужские носовые платки? Нужен большой, хлопчатобумажный.
– У меня их нет! – съязвила я, глядя на Софи с ревностью. – Как и большого носа, чтобы ими подтирать!
– Рокси, у меня есть! – всполошился Лёша.
Он меня добил! Я отвернулась к стене, мысленно прокрутила: "И никому не доверяйте своих платочков носовых…". Вот привязалось! Трагедия, акт последний, печальный…
Глава двадцать третье.
Носовой платок, Лёша достал из спортивной сумки, с которой приехал и водрузил на стол в зале, словно там ему и место. Я лежала, отвернувшись, разглядывала стену, но, каким-то кожным зрением, всё видела. Внутрь меня обострилась донельзя, и мне не составило труда вообразить, как он, совершенно обнаженный, – с маленьким Ласканио, торчком! передал платок Софи.
Я постаралась, чтобы моя грудь, от вдоха-выдоха, не сильно приподнялась, но, обтягивающее, вязаное платье, меня тоже предало. И чего расстроилась?! Поворачиваться не стану! Пусть делают, что хотят!
Софья Павловна попросила его принести из кухни пол-литровую банку. На стёке над раковиной, стояла парочка мытых, под молоко, и Лёша доставил одну мгновенно, даже не спросив: зачем? Потом, она заслала его за полиэтиленовым пакетом, и снова он не задавал вопросов!
Лёша был точно ручной! Я лежала на нераздвинутом диване, в полном неудобстве, спиной к ним. Я вам скажу, что при распухшем, уложенном на подушку голеностопе, это было не просто! Но, в знак протеста, показывая, что тетя Таня ещё здесь, – жива и не лишена чувств, я сильнее натянула на попу платье, одернув его по здоровой ноге ниже насколько это было возможно при подоле мини.
Софи прошла до чудо ларчика, размером в часть прихожей, и, мягкой поступью, вернулась. Каждый её шаг иголкой вонзался в моё сердце. Я так раздвоилась! Стала видеть "третьим глазом" , прикрытым узором "Тюль" крупной вязки.
Даже и не полагала, что он там! В книгах по йоге – скучая, иногда читала, говориться об открытии аджна чакры в другом месте. Ну да ладно, где открылось, там – открылось! Энергия просто взбурлила во мне – "непреодолимый экстаз в области головного мозга".
Перевожу – крыша съехала! Многие, кто подобное испытал, утверждают: она это, – любовь! Если съехала полностью. А если чуть, чуть, то – влюбленность. Я задумалась, Софи, Лёша, к кому у меня полное наваждение, а к кому нет? Что экстаз, напрочь, снес мне чердачок, я уже не сомневалась.
– Давай, Ласканио, надуй нам в банку золотого дождичка, не стесняйся, – произнесла Софи. Чтобы это услышать, мне не потребовалось дополнительного уха.
– Прям здесь! – ответил Лёша.
Ничего отрицательного в голосе! Он предвкушал, как Софи, янтарем своих глаз, станет смаковать "писающего мальчика".
Нет, это я тоже должна видеть! И не третьим глазом, – где бы он у меня не открылся, а двумя, расположенными по обе стороны моего носа, сморщенного от услышанного. Я повернулась. Софи держала банку под стручком Лёши, ой простите – под Ласканио, стараясь не прикасаться. Иначе он станет расти и дождик не прольется.
Я прыснула смехом. Не удержалась. Наверное, материнский инстинкт во мне ещё непробудно дрых.
– Тань, перестань! Ты хочешь завтра бегать? – не отвлекаясь от процесса, ответила Софи на мой, не к месту, смешок. Но, вы бы сами посмотрели! . .
– Хочу… – ответила я
– Красавчик! – под стук золотой струи о дно банки, мягко похвалила она, то ли Лёшу, то ли непосредственного исполнителя журчания. – Ещё капельку? Ну, давай встряхни… Вот, так… Прекрасно!
Это было так мило. Словно перед ней был маленький мальчик, неожиданно захотевший пи-пи в общественном месте! И он – парень под метр восемьдесят, доверительно брызгал в стеклянную банку, как в далеком детстве, стоя голеньким перед мамой. У Софи было три сына и опыт в таких делах большой.
Так вот, я говорила про материнский инстинкт, спящий во мне? Да, говорила.
Думая о себе, неожиданно, я поняла, Софья Павловна относилась к близким ей мужчинам, как к маленьким детям, своим детям! Она ласкала их материнской любовью, только расширив, совместив с любовью женщины, и мужчины отвечали ей взаимностью, даже не осознавая этого. Природа не дала, – не обделила, а просто не дала, Софи возможности любить мужчину, но она не лишила её инстинкта материнства, наоборот, усилила.
В каждом мужчине живет мальчик, живет воспоминанием о тепле материнских рук, голоса, защищенности – детством, но, в то же время, Софи не только добросердечная мать, она позволяет им, многое позволяет.
Осмысливая глобальное открытие, – белое пятно в физиологии, новейший взгляд на Софи, я, медленно, поменяла позу "отвернулась" , на позу "повернулась".
Осторожно, приподняв мою опухшую ногу, она расстелила полиэтиленовый пакет, опустила носовой платок в банку, смочила и обратилась к Лёше:
– Подержи…
Он взял мою больную ногу, так пугливо, словно принял на руки своего первенца. Я сразу простила ему всё, что надумала о нём последние три часа.
Софи слегка отжала платок и наложила. Нога горела, и влажная прохлада была приятна.
– Мальчиковая моча, то ли на сперме настояна, то ли еще на чём, но наша, со щелок, так не помогает, – поясняла она, между делом. – Ой, сколько я раз голеностоп вывихивала! Высокие каблуки, моя слабость. Если б не это народное средство, давно бы охромела или носила тапочки. Для них калечимся, ими и лечимся!
– Думаешь, пройдет?
– Завтра, Тань, забудешь и про боль, и про опухоль – подтвердила она, обматывая полиэтилен поверх носового платка. – Теперь тепленьким, чтобы прогрело хорошо…
– Софи! – раскрыла я глаза до придела, наблюдая, как она жертвует своим, – подозреваю, очень дорогим аксессуаром. – Это же пуховой палантин! Сдурела?!
– Нет, я тебя сейчас в рогожку заверну! Лежи, молчи!
Умело создав на ноге аккуратного "кукленка" , она снова обратилась к Лёше:
– Теперь, бери нашу Таню на ручки и неси в спальню.
– Он не одет… – брякнула я.
– Не одет?! Я и не заметила… Ну-ка, приподнимись…
– Зачем? – скосила я на неё глазки.
*****
– Спать в платье будешь?
– Ну не при Лёше же?!
Софи осмотрела Ласканио. Не Лёшу, – именно его! Сын Веры молчал, затаился, но Ласканио был красноречив, приподнимался рывками.
– Он хочет тебя видеть, Тань, – улыбнулась она, довольная непроизвольной реакцией юного тела. – Давай, не ломайся. Доставь мальчику удовольствие.
– Пойду, трико надену… – смутился Лёша, видимо, моё раздумье затянулось.
– Стоять!!! – скомандовала Софи. Она умела менять интонации. – Если хочешь подрочить? Тебе не надо прятаться в туалете.
– Софи! . . – заступалась я, понимая, что она это специально, – Не уходи, Лёш, не оставляй меня одну с Рокси! Она права, я не против. Мне нравится, когда ты сам себя ласкаешь… Помоги платье снять.
Я приняла игру Софи и, тут же, разочаровалась.
– И вовсе, я не хотел в туалет, тёть Таня! . . – стыдливо ответил Лёша.
– Ну вот, опять тетя! Несите меня в спальню! Спать хочу!
– Лёша! . .
Софи посмотрела на него материнским взглядом.
– Я не хотел никого обидеть, Рокси…
– Таня ждет, Алексей! . .
Лёша приподнял меня, я выскользнула из платья, поступательно чувствуя обнаженным телом мужчину.
Мне стыдно перед Софи, но, несмотря на больную ногу, мне остро, до дурмана мускатных запахов, захотелось Лёшу.
– Поцелуй меня, Лёш… – шепнула я, словно не я, когда платье прошло через мою голову, тем растянулось.
Снимать-то, его нужно вниз, а не вверх! Надо же, раньше, обнимаясь с мужем, гражданским, дальнобойщиком, я думала о таких пустяках. Думала, но не с шестнадцатилетним юношей, сыном Веры. Просто мне, до одури, хотелось в его объятья и всё! . .
Лёша подхватил меня, его губы приблизились к моим, соприкоснулись. Я поплыла. Если бы не Софи, раскинула бы ноги, одна больная – ерунда! Поглотила Ласканио, пожрала бы своим истомившимся "огоньком" , выдоила до последней капельки, вагинальной вибрацией…
Прижимаясь к нему грудью, возбужденными сосками, я увидела взгляд Софи. Нет, он не горел ненавистью, не тлел ревностью, не рябил искрами истерики, он был застывший, как лед в холодильнике.
– Неси меня в спальню… – опомнилась я.
Снова моё сердце защемило. Да, что же это такое?!
Лёша пронёс меня мимо Софьи Павловны, я схватила её за руку, точнее скользнула по ней ладонью. Влажные глаза позвали, попросили прощения…
На руках Лёши, я откинула на кровати одеяло, он положил меня.
– Накрой и иди, Лёш… – проговорила я, отворачиваясь.
– Тань…
Он назвал меня Таней! Но ничего это не изменило…