— Вы хорошо поработали, и вам выдана премия. Никому из вас больше не придется доиться. За этот сет вы заработали больше, чем любой Кормилец за всю профессиональную карьеру.
Верочка тревожно ерзала на стуле. Было видно, что она не очень понимает, что говорит ее Спикер, но заранее согласна с всем, что от нее потребуется. Подрагивающим от нервного возбуждения пальчиками она коснулась Катиной руки, и уже не отпускала, неосознанно пытаясь расширить их тактильный контакт.
— И: и я больше: не увижу тебя, Спикер? — хрипловатый, ломающийся голос мальчика звучал ровно, но в глазах у него дрожали слезы. — Никогда?
Слезы сорвались с ресниц и двумя ручейками стекли по впалым щекам. Ну вот! Этого-то она и боялась! Нет! Зачем лгать самой себе? Не боялась. Ждала.
— Ты же знаешь, Кормилец! Даже если бы ты остался в профессии, шанс поработать с одним и тем же Спикером — ничтожен.
— Я знаю! Но это шанс! А так:
— А так ты выучишься, вырастешь и не умрешь от инсульта к двадцати годам, как девяносто процентов Кормильцев! У тебя будет дом, семья…
Катя честно старалась быть убедительной: кто знает, что для мальчишки лучше? Кто? Но на дне ее дряхлого, измотанного сердца шевелился теплый живой комочек надежды.
— : у тебя будут свои дети, понимаешь?!
Его челюсти упрямо сжались и Катю пронзило острое желание. Господи, она уже и забыла, что это такое — просто хотеть другого человека, без цели, без расчета, без страха.
Тихонько захныкала, поддавшись общему настроению, Верочка. В своей беспокойной маете она незаметно сползла с неудобного стула, и теперь прижималась всем тельцем к своему Спикеру, хлюпая носиком где-то в районе Катиной подмышки.
Щекотка желания растекалась волной по Катиному телу, туманя сознание, путая мысли. Ей казалось, что она чувствует, как все жилочки, протоки, полости внизу ее живота помимо ее воли набухают, разворачиваются, растягиваются, дрожат в жажде принять в себя этого мальчика, высосать его семя, оплодотвориться.
Катя встряхнула головой. Да ты, старушка, совсем ополоумела! Какое, к Хозяевам, оплодотвориться, дура стерильная!
Злость на себя, на его упрямство, на свою нелепую женскую природу вдруг вскипела у Кати в груди. Где-то в самой глубине ее сознания шевельнулось удивление — переход от желания к бешенству произошел мгновенно! Этот жуткий сет выдоил и ее до самого дна… Что за мерзкое занятие!
Катя уже почти кричала, пытаясь выпихнуть из себя эту тошнотворную смесь похоти, злобы и страха.
— : и ты никогда, слышишь — НИКОГДА не отдашь своих детей в дойку!
Мальчик болезненно вздрогнул от ее резкости, но не опустил отблескивающие сталью глаза.
— Я люблю тебя, Спикер. — едва слышно сказал он.
Катина злость тут же стекла мутным ручейком, смытая гормональным штормом, сотрясающим ее такое податливое, такое безвольное тело.
— Я знаю: знаю, сынок, — Катя на секунду закрыла глаза, собираясь с духом и подбирая слова, чтобы он смог понять, чтобы он понял. — Но: у меня: нет: нет на это: права, понимаешь? Ты должен… должен сделать это сам.
Она попыталась встать со стула, но ватные ноги уже не слушались ее, и она мягко опустилась на колени.
Две пары нежных рук гладили Катины волосы, лицо, шею, плечи. Катя почти не дышала, сладко томясь в ожидании неизбежного. Под маленькими Верочкиными пальчиками щелкнули застежки и роба, на секунду зацепившись швом за сладко ноющие Катины соски, соскользнула вниз. Мальчик, не в силах видеть так близко такую желанную, ослепительную плоть, накрыл Катины губы своими неумелыми губами, и ее решимость остаться безучастной к происходящему рухнула: ее губы и язык жадно сливались с его шероховатыми припухшими губами, а пальцы, нетерпеливо сдернув вниз его шорты, привычно гладили и теребили ставшие уже бесконечно родными для нее яички и звенящий вожделением стволик.
Его ладони скользнули на ее мягкие груди и его бедра задрожали.
Нет!
Катя разорвала поцелуй.
— Подожди, маленький: — выдохнула она в его лицо. — Не так.
Она крепко обняла мальчика и потянула его за собой, оседая на пол.
Ноги сами раскинулись в стороны, бедра подались вперед и вверх, пальцы направили его. Вася отчаянно зашлепался, затолкался в Катю, пряча свое лицо между ее вздрагивающих грудей, а она задыхалась от забытого уже блаженства собственной, не заемной страсти. Это, наверное, длилось секунды, но что значит время для тех, кто лишен прошлого и будущего, у кого есть только сейчас?!