Вчера ко мне Мадлен завалилась. Собственной персоной. Я на костылях доковылял до двери, только ее открыл, а она с порога спрашивает:
— Забродин, ты еще не спился?
— Нет еще, — хмуро отвечаю.
— А почему трезвый в субботу? — удивляется она. — Уж не заболел ли? СПИД случайно не подцепил в результате беспорядочных половых связей?
— Типун тебе на язык!
— И импотентом еще не стал? — куражилась Мадлен. — Я пришла проверить твою потенцию. К сексуальным играм готов? Даму ублажить можешь? — она, воркуя, прошла в коридор, поставила на галошницу сумку, сняла с себя пятнистую кроличью шубу. — Куда повесить-то? — она держала шубу на указательном пальчике за пришитый сверху крючок. — Куда у тебя вешалка-то подевалась?
— Отвалилась, — сухо ответил я, ковыляя в комнату. — Все никак не приколочу.
Вешай шубу на стул или, вон, на диван кинь… Тапочки Надькины там, в углу…
— А чего вешалку-то не приколачиваешь? — Мадлен появилась за мной в комнате, держа в руках шубу, вязаную кремовую шапочку и шарфик зеленый из пушистого махера.
— Да занят я, — пробурчал я, поставив у окна костыли и усаживаясь за письменный стол. Письменный в том смысле, что я за ним до ее прихода писал очередной опус.
— Чем же это ты занят? — игриво поинтересовалась Мадлен, укладывая свои шмотки на диван. Она приблизилась к трюмо, поправила прическу, критически оглядела себя в зеркало, поглаживая руками по бедрам в узковатой юбке.
— Да воспоминание пишу о первой любви, — честно сказал я, кивнув на разбросанные на столе листы бумаги.
— Чего-чего ты пишешь? — Мадлен удивленно обернулась ко мне.