Вчера ко мне Мадлен завалилась. Собственной персоной. Я на костылях доковылял до двери, только ее открыл, а она с порога спрашивает:
– Забродин, ты еще не спился?
– Нет еще, – хмуро отвечаю.
– А почему трезвый в субботу? – удивляется она. – Уж не заболел ли? СПИД случайно не подцепил в результате беспорядочных половых связей?
– Типун тебе на язык!
– И импотентом еще не стал? – куражилась Мадлен. – Я пришла проверить твою потенцию. К сексуальным играм готов? Даму ублажить можешь? – она, воркуя, прошла в коридор, поставила на галошницу сумку, сняла с себя пятнистую кроличью шубу. – Куда повесить-то? – она держала шубу на указательном пальчике за пришитый сверху крючок. – Куда у тебя вешалка-то подевалась?
– Отвалилась, – сухо ответил я, ковыляя в комнату. – Все никак не приколочу.
Вешай шубу на стул или, вон, на диван кинь… Тапочки Надькины там, в углу…
– А чего вешалку-то не приколачиваешь? – Мадлен появилась за мной в комнате, держа в руках шубу, вязаную кремовую шапочку и шарфик зеленый из пушистого махера.
– Да занят я, – пробурчал я, поставив у окна костыли и усаживаясь за письменный стол. Письменный в том смысле, что я за ним до ее прихода писал очередной опус.
– Чем же это ты занят? – игриво поинтересовалась Мадлен, укладывая свои шмотки на диван. Она приблизилась к трюмо, поправила прическу, критически оглядела себя в зеркало, поглаживая руками по бедрам в узковатой юбке.
– Да воспоминание пишу о первой любви, – честно сказал я, кивнув на разбросанные на столе листы бумаги.
– Чего-чего ты пишешь? – Мадлен удивленно обернулась ко мне.