– Да, тут странность некая наблюдается, – согласился я с Мадлен. – Он с детства мечтал во ВГИК поступить. Но сначала на журналиста выучился. И потом реализовал мечту о ВГИКе. А работать продолжает в совхозной многотиражке. Но он же – городской житель. Мы в детстве с ним в одном доме жили. Что он в сельском хозяйстве смыслит? О чем в своей газетенке пишет? О том, как надои у коров повышать надобно или урожайность зерновых? . . Но дело не в этом. Мы с ним поддали неделю назад у меня крепко, про жизнь побазарили и он сказал, что хочет обо мне роман написать.
– Роман? О тебе? – удивилась Мадлен.
– Да. А что? – встрепенулся я.
– Забродин, ты – алкаш стопроцентный, – констатировала Мадлен. – Что о тебе написать-то можно? Как ты пьяный дрыхнешь поленом в полном отрубе, а в ванне твои собутыльники Надьку по очереди дрючат?
Я обиделся, но виду не подал. На Мадлен обижаться все равно, что на дурную погоду.
– Во-первых, я не всю жизнь алкашом был, – возразил я ей. – Это я сейчас от безнадеги пью. Во-вторых, пусть даже и алкаш. Алкаш – не человек что ли?
Вот ты, например, можешь мне объяснить: почему мужики алкоголиками становятся, а из женщин отдельных бляди стопроцентные образуются?
Мадлен захлопала наштукатуренными ресницами:
– Это ты кого имеешь в виду? – взъерепенилась она. – Это я что ли блядь?
– А кто же ты? Форменная блядь. Но давай без перехода на личности, – зная горячий характер Мадлен, я не хотел накалять обстановку. – Мы с тобой светскую беседу ведем. Я задаю вопросы – ты отвечаешь.
– Забродин, ты мне мозги не компостируй, – заводилась Мадлен. – Да в гробу я видела твои светские беседы! Я к тебе не пиздоболить пришла. Ты мне конкретно скажи: мы трахаться будем или нет?
В настырности Мадлен не откажешь. Умела она вопрос ребром ставить. Но я тоже не лыком шит. И тоже мог взвиться.
– Тебе чего: невтерпеж что ли? – разозлился я. – Приличные люди, прежде чем трахаться, беседы разные ведут. Выпивают. Настраиваются как-то на дрючку-то. А ты куда гонишь-то, как голая на еблю?
– Я жить спешу, Забродин, – с растяжкой промолвила Мадлен. – Мне уже двадцать девять, а я замуж во второй раз никак не выйду. Года-то мои уходят. Кому я через десять лет нужна буду? А мне еще ребеночка родить надо. Я счастливой хочу быть. И сейчас, а не когда-то в далеком будущем.
– А как ты представляешь свое счастье? – полюбопытствовал я.
7
– Счастье? – задумалась Мадлен. – Это чтобы дом у меня был свой, а не квартира в скворечнике, как у тебя. Дом, окруженный садом. Чтобы яблони, вишни в нем цвели и плодоносили. И чтобы бассейн у нас был и сауна. Чтобы дети у меня красивые и умные росли – мальчик и девочка. И чтобы муж не пьяницей был или забулдыгой каким, а получал бы денег много и домой их приносил. Чтобы он заботливо ко мне и детям относился, чтобы цветы мне дарил, подарки разные к праздникам, – размечталась Мадлен – И чтобы трахал меня и утром, и днем, и вечером, и в ванне, и в сауне, и на кухне, и в саду при лунном свете…
Мадлен была неисправима. Даже мечты ее, в конце концов, сводились к сексу.
– И если бы у тебя все это было, ты мужу бы не изменяла? – спросил я.
– Если бы он каждый день меня трахал? Нет, конечно. Зачем мне тогда кобели беспородные, как ты, были бы нужны? Какой от вас прок-то? Кроме того, что впендюрить даме можете, да и то, когда не в полной отключке…
– Лен, а не так уж и много человеку для счастья нужно, – констатировал я. – Почему же его у тебя нет? И у меня нет?
– Не знаю, почему у тебя нет счастья, Забродин. Может, потому, что ты злыдня такой. Вредный ты – дама к тебе в гости пришла, а ты, змей, еще кочевряжишься. Вот я беру от жизни все, что могу. И я буду счастливой! – уверенно заявила Мадлен и хлопнула кулаком по столу. – Наливай!
Мы выпили. Мадлен сбегала на кухню и принесла на тарелке горячую картошку в мундире и склянку с солью. Мы, не спеша, закусывали, и я снова стал рассказывать Мадлен о вчерашней встрече с Димкой Агеевым, о том, что сейчас для него "рыбу" пишу. Вспоминаю о своем лучезарном детстве.
– Вчера отдал ему первые семь рассказов, так он шары на лоб выкатил, когда их читал Я и не понял толком: понравились они ему или нет? Он чего-то засуетился, домой стал собираться. Мы с ним даже вчера и не выпили толком. Он, хмырь болотный, обещал мне за каждый опус по бутылке ставить, а принес, змей, только три…
Казалось, Мадлен, сделав над собой некое усилие, внимательно меня слушала. Сдирала маникюренными ноготками кожуру с горячей картошки, дула на нее, солила, ела, кивала головой, и не перебивала. А потом выдала:
– Слушай, Забродин, ты скажи своему другу, чтобы он обо мне роман написал, коли ему делать нечего. Я ему могу такое про свою жизнь рассказать, что ни в одном романе не прочтешь! У всех челюсти отвиснут!