Я опустил глаза с поднебесной и почти простонал:
— Да-а-а, молю Бога, чтобы ты быстрей налил мне водки!
— Всё-всё, — заспешил Коля. — Здесь водка, здесь закусь. Держи стакаш.
Он сунул мне пластмассовую тару, вмиг открутил "голову" белой бутылке и плеснул полную дозу.
— Куда столько?! — ужаснулся я, но было поздно.
— Целый надо, целый! — со знанием дела ответил Коля, потом ткнул пальцем в бутылку и спросил. — Это что такой? Это — лекарства. Выпить целый и твоя бес будет загнуться, помереть бес. Я всегда так пить, никакой грамуль, никакой капель.
— А-а! — махнул я рукой. — Давай, чёрт с тобой!
— Во-во, — одобрил Коля и налил себе до краёв, осторожно поднёс стакан к моему стакану и словно сказал радостный тост. — Давай, Константина, чёрт с меня! — и одним коротким махом опрокинул водку.
Я шумно выдохнул, крякнул и повторил его подвиг, однако не сразу, а постепенно.
Он широко развернул целлофановый пакет и двинул ко мне — там лежали солёные огурцы, колбаса и чёрный хлеб. Я с нетерпением цапнул огурчик и жадно стал хрустеть, глотая спасительный сок.
Непроницаемый Коля будто и не пил, спокойно сел на скамейку, неспешно отломил черняшку, смачно занюхал и сказал:
— Я тока-тока твой жена встретить, Константина, прямо щас встретить.
— А-а-а-а, ну-ну, — протянул я, конкретно соловея от полного стакана водки, — явилась, не запылилась!
— Да-да, на свой машин приехать, сразу выходить, сразу хорошо здороваться, кивать. Я тожа сказать ему: "здрассь". Очень завидный у тебя жена, Константина.
— Коля, — мрачно пояснил я, — она "приехать не на свой машин" , а на мой машин, машина моя, понял?! И потом, почему она "завидный жена" , что в ней такого?! Что-о-о?!
— Э-э-э, — улыбнулся он и помотал головой, — а ты не знать кабу-то? Э-э-э, хитрая ты, Константина. Он у тебя красивый, хорошо приятный, высокий, длинногачий.
— Нравится?! — я подозрительно посмотрел на него, потому что пьянел.
— Нравися, — кивнул Коля. — Я врать не хотеть, а тебе приятно быть, что такой жена есть. У меня в Калмыки мало-мало низкий женщин, я приехать в Москва и балдеть: какой бывать здесь высокий девушка и женщин, какой чудесный, ай-яй-яй, как твой Оля.
— Да подожди!"Оля"!"Оля"! — оборвал я. — Ты скажи: твоя калмыцкая жена тебе изменяла?!
— Моя калмыцкий жена не может сменять, — уверенно сказал он и достал пачку сигарет. — Она бояться очень, я привязать её рука длинной верёвка к седлу лошадь и дого-дого таскать по сухой степь, умерать может, кирдык будет.
— "Бояться очень"! — передразнил я. — Ничего они не боятся! Чудак ты человек, да ты не узнаешь, как рогоносцем станешь! — и показал два растопыренных пальца.
— У Коли до эти рога дел не дойдёт, — он отрицательно помотал головой и закурил. — У Коли в посёлка каждая дом и каждый улиса уши иметься и глаз иметься. Коля тут же знать начнёт с каким мужчин его жена улыбка строить, ещё до их пастель сразу знать можно.
— А вот, допустим, ты не доглядел, и жена изменила тебе! И что? Неужели привяжешь верёвками к лошади и протащишь по сухой степи? Помрёт же, кирдык будет!
— Пускай мрёт, пускай кирдык, дома позор не быть. Вся посёлка благодарна станет, потому, как другой жена не хотеть повадно.
— Какая же тут благодарность, если ты человека убьёшь? Убийца, и всё тут!
— Зачем убивца? Праведливый калмыка! — с достоинством сказал Коля и глубоко, с удовольствием затянулся сигаретой.
— Как у тебя всё просто! — я шлёпнул рукой по колену и пьяненько хмыкнул. — Протащил слабую беззащитную женщину по смертельным, засохшим колдобинам, обтесал её нежное тело как палку, и на тебе: справедливый калмык!
— Я так тебе сказать, Константина, калмыцкий закона сурова: есть степь, есть зной, есть лошадь, есть плётка-камча, а твой жалкий слеза и мягкий душа — всё далёк от нас.
— Ого, да ты — садист! — обругал я Колю. — А ну, дай сигарету!
Дворник улыбнулся:
— Бери-ка, пожалуй. Я — не садиста, Коля — правильный калмыка.
Он дал мне прикурить, я затянулся и поплыл ещё больше:
— Да чёрт с тобой, будь себе на здоровье справедливой и правильной калмыкой! Но ты должен быть ещё и зоркой калмыкой! — я нагнулся ближе к нему и потаённо прошептал. — А теперь скажи: ты мою жену с кем-нибудь видел около нашего дома? . . Только правду:
— Э-э-э, — протянул Коля и внимательно поглядел на меня, будто что-то заподозрил. — Э-э-э, Константина.
Он ответил не сразу, и от этой паузы мне стало ясно, что дворник видел немало. Коротким и точным щелчком пальцев он сбил огонёк сигареты и положил окурок на край скамейки, затем взял огурец, откусил половину, моментально схрупал, кинул вдогонку недоеденный кусок черняшки и только теперь сказал:
— Я, Константина, очень видать твой Оля с кем-нибудь. Видать-видать.
— С кем?! Говори, не тяни!
— С твой папа.
— Часто?!
— Частенько бывать.
— Ну и как "бывать"?! — нетерпеливо спросил я. — Как?!
— Иногда бывать из подъезда выходить рядом друг с дружка, в папин машин садиться, уезжать шибко быстро.
— Утром?! — перебил я.
— Бывать утро уезжать и день уезжать, а бывать вечер приезжать.
— Значит, — задумчиво протянул я, — вместе уезжали утром и днём, а иногда "друг с дружка" приезжали вечером? . . Значит, подружились, говоришь? . .
— Наверна так, так-так, — утвердительно кивнул Коля.
— Чего "так-так"?! Ты что, точно знаешь?!
— Э-э-э, Константина, — и он мягко погрозил пальцем, улыбнулся, — ты спросить меня: видать ли я Оля с кем-нибудь? Я сказать тебе: я видать с твой папа, а больше Коля не знать. Про дружба Коля ничего не знать.
— Да откуда тебе действительно знать… ты свечку не держал… А не помнишь, сколько раз видел? . .
— Помнишь, конечно. А тебе какая месяц нужно?
Я ошарашено поглядел на него, и мои глаза должно быть округлились:
— Ну, ты даёшь, Коля-калмыка! По месяцам помнишь?!
— Конечно, — ответил он просто.
— Ну и ну! — помотал я головой, но скорее не оттого, что Коля помнил всё по месяцам, а именно оттого, что эти поездки отца с моей Оленькой насчитывали огромный срок. — А ну, скажи хотя бы за прошлый месяц и за этот тоже!
— Значится так, прошлая месяц: пятый числа, десятый числа, девятнадцатый числа, тридцатый числа. Эта месяц: седьмой числа и пятнадцатый числа.
Я несколько секунд помолчал, пристально глядя на Колю, а потом показал на бутылку:
— Налей-ка:
Он быстро плеснул остатки водки.
Я жадно, в какой-то спешке схватил свой стакан, выпил, отломил корку чёрного хлеба, занюхал и продолжил:
— А как же ты числа запомнил?!
— Природа помогай. Пятый — дождь сильный шла, весь двор море-море был. Десятый — спина чтой-то шибко стонай. Девятнадцатый — воздух очень зимой пахнуть. Тридцатый — мёртвый ворон в мусор попался. Седьмой — вся облака в небо был хорошо на степной кобыл похож. Пятнадцатый — первая снег случайно летай.
— Ну и ну! Ты чего, чудотворец калмыцкий, по вехам живёшь что ли?!
— Вехам-вехам. Калмыки тесно с природой жить, она давай нам вехи, а мы сильно-сильно запоминай всё.
— А может отгадаешь, где я-то в то время был, а?!
— Э-э-э, не можно гадать, это не гадалка, — Коля помотал головой, а потом залпом махнул свою водку.
— Ага-А-А… — вспомнил я, — наверное, я уезжал на машине на дачу… Много раз уезжал с самого ранья и до самого поздна… помню, отвозил мастерам деньги, проверял работу, ездил с ними за досками, блоками, шифером… А раза два мотался на машине в Подольск за архивом: для газетной статьи: статья о подольских курсантах… Вот эти самые числа и есть! Точно! Точно! А ты помнишь что-нибудь необычное в те моменты, когда они были вместе?!
Коля доел огурец и ответил:
— Помнишь-помнишь. Когда приезжать поздно вечер, Оля часто выходить из папин машин с большим цветочка, много-много цветочка, папа выходить с огромным торта, пузатый шампанский и целовать Оля в щёчка!
Я взял пустую бутылку и начал нервно крутить:
— В щёчку, говоришь?! Ты ошибся! В губы!
Он вдруг усомнился:
— Хотя… во двор темнота спускался, я мог щёчка ошибка видеть… но целовать точно.