Он молчал, съёжившись и судорожно держась за ремень джинсов. А я решил действовать активней — всё-таки я был сильнее его: отвёл обе его руки за спину, там заломил их и положил Вадика спиной на его руки. Таким способом он был лишён возмоности действовать руками, а я получил свободный доступ к ремню и джинсам. Между прочим, мне в тот момент показалось, что Вадик мог бы защищаться пояростне, если бы очень хотел, Эта мысль придала мне решительности — я начал расстёгивать ремень, затем, расслабив его, принялся за змейку. Она легко поддалась, позволив открыть коротккие жёлто-белые трусики.
— Витя, не надо… .
— Ну почему же, мой хороший. Лежи спокойно — Свою свободную руку я легко просунул под резинку и сразу встретил тёплую круглую головку его вставшего писунчика.
— О! Что с ним? Ему теперь простор нужен. Я стянул вниз трусики, насколько это было возможно, и попросил:
— Подними, пожалуйста, попку на секунду, давай их снимем совсем.
И он… поднял! Это была уже полная победа. Я снял с него всё, включая кроссовки и носки, и мой Вадик остался лежать в одной футболочке, всё ещё стыдливо прикрывая ею то, к чему я так рвался. Но я поднял футболку к его шее, затем прильнул губами к его животику, и, опускаясь всё ниже и ниже, коснулся ими вначале лобка, на котором только-только появились чуть заметные светлые волосики, а затем и круглого розовенького грибочка, который так забавно смотрелся на кончике почему-то обмякшего и как-то съёжившегося Вадькиного писунчика. Вадик сжался, вскочил, отбежал к окну, отвернувшись от меня спиной. Я подошёл к нему сзади, опять поднял футболку, обнял, поцеловал в каждую его пухленькую половинку, рукой дотянулся до яичек, нежно их погонял в мешочке и затем взял в руку опять сильно увеличившийся и затвердевший стволик. Здесь его вроде бы уже начавший успокаиваться хозяин опять весь задрожал и начал вырываться, но я крепко в кулаке зажал ствол таким образом, что из него виднелась только сильно побагровевшая залупка.
— Витя… . .
— Что Витя? Почему ты всегда от меня убегаешь? Ты видишь, как мне радуется твой дружок, смотри, какой он стал твёрдый и горячий, а ты всё время его куда-то уносишь, и попочку пухлую свою красивую, и всё остальное. Вдруг Вадик резко нагнулся вниз, судорожно опустил футболку к своему восставшему писуну, зажал её там, и я понял, что ему сейчас секунд 20 нужно побыть без моих комментариев…
— Можно мне пойти в ванную?
— Иди, зайчонок, и не переживай — всё бедет хорошо.
Вышел он из ванной минут через семь, в одной руке держа постиранную футболку, а другой прикрывая свои заветные места.
— Опять прячешь? Пойди лучше повесь футболку — она подсохнит, пока тебе уходить. — Он согласился. А когда вышел из ванной, подошёл ко мне, обнял меня, прижавшись всем своим голым телом к моему одетому и вдруг поцеловал меня прямо в губы, Думаю, что в той ситуации мне не составило бы никаких усилий уложить его на диван, освободить себя от шорт и трусиков и сделать с его попкой то, что делают обычно нормальные "голубые". Но в те времена это считалось в нашей среде постыдным, и я не решился унизить свого друга. А он, поцеловав меня, сказал:
— Я хочу, чтобы и ты был как я — и кинулся расстёгивать мои шорты. И вот я уже тоже почти совсем голый, в одной короткой футболке, которая даже не прикрывала мою морковку, торчавшую параллельно животу почти до пупка.
— Какой твёрдый красавец! — прошептал Вадик. Он сперва только нежно прикасался к нему и яичкам, а затем взял его в кулак и начал то мять, то гладить, в результате уже через считанные секунды я взмолился, чтобы он меня отпустил, и я убежал в ванную — разрядка была обильнейшая.
Мы оделись и пошли гулять. Дальнейшие наши встречи, если выпадала возможность уединиться, — а это было очень редко — обязательно содержали похожие занятия. "Зачинщиком" обычно выступал я. Вадик же по-прежнему, особенно в первые три — четыре месяца, трудно давал снять с себя трусики, но, оставшись без них, прекращал сопротивление, даже не прикрывал свою открытую розовую головку, и я мог делать с ним всё, что хотел. Но всего, чего хотел, не делал целый год.
Да и постепенно инициатива наших забав начала иногда исходить не только от меня. Как-то я пришёл к нему домой в гости, он был один дома, встретил меня в прихожей, одетый в свою любимую длинную бело-голубую футболку. Когда я его приветственно обнял и погладил по спинке, то почуствовал, что на нём нет трусиков под футболкой!
— Ты моя хорошая девочка в платьеце — начал я подбирать ласковые слова, завёл свою руку под "платьеце", ощутил бархатистость попочки, погладил яички, членик и "грибочек" на конце его. А он и говорит:
— Ведь ты мне говорил, что особенно я тебе нравлюсь без трусиков. Вот я и решил… . — После этих слов я подхватил его на руки и понёс в комнату, поднял повыше футболку и стал ласкать его руками, губами, а он попросил меня тоже снять с себя всё, что было на мне, и принялся меня ласкать и целовать во все места. А потом вдруг взял в руку моего дружка и начал с ним возиться — я понял, что он пытается откатить шкурку с моей головки.
— Вадик, что ты делаешь, зачем это?
— А что тебе больно разве?
— Вот Витя ты какой, так нечестно, несправедиво, я тоже хочу посмотреть, что там у тебя спрятано в сардельке, ты же у меня видишь всё, а от меня прячешь.
— Ладно, будь по твоему, — и я залупил свою головку, после чего мой дружок стал пожожим на писунчик моего друга. Вадик сразу прильнул губами к моей оголённой светло-красной залупке, а я, когда он поднялся, прикоснулся ею к его обрезанной головке, после чего Вадик умчался в ванну — чтобы не "опозориться" при мне…
*****
За время учебного года мы с ним ухитрялись встречаться каждые два-три дня, и если случались более длинные перерывы, я места себе не находил, скучая по своему другу. Большинство этих встреч были абсолютно "платоническими", потому что в уединении у кого-либо из нас дома остаться удавалось очень редко, намного реже, чем нам хотелось. Но, как я уже писал, и на этих редких встречах дело до настоящего секса так и не доходило, нам с ним хватало подобных игр и взаимных ласк, как в вышеописанной сцене.
А летом, ровно через год после нашей первой встречи, мы вновь — уже целенаправленно — поехали отдыхать в тот же лагерь и там таки расстались со своей девственностью, Мне к тому времени было уже почти 16, Вадику — 14, 5 лет. Не стану описывать, как это случилось, — это отдельный, захватывающий рассказ. Сейчас только отмечу, что когда я впервые входил в его такую желанную пухленькую попку, он не сопротивлялся, а наоборот, всячески помогал мне, а потом попросился войти в меня (во всём Вадик всегда искал равенства и справедливости!) , я, конечно, согасился. И мы стали совсем-совсем родные. На целые 5 лет! И об этом тоже я когда-нибудь напишу захватывающий рассказ, а может и целую повесть.
Пять незабываемых лет — до самого рокового 1997 года, когда их семья выехала в Израиль. Мы с Вадиком какое-то время переписывались, затем, когда в нашу жизнь широко вошел Интернет, переписка как-то стала совсем редкой. А потом и у него, и у меня появились жёны, дети, работа… Сейчас я не знаю, как и чем живёт Вадик. Я же живу теми шестью годами, которые мне его подарили. Супружеские обязанности выполняю, правда, не редко призывая при этом в своих мыслях его образ. Ради него я бы всё мог оставить, но его нет, и я полон надежды, что жизнь преподнесёт мне что-то, напоминающее Вадика, ведь мне всего 31…