ОН появился в кафе часов в десять. Видимо, пришел позавтракать. Я старался отвести глаза от еды, но ничего не мог с собой поделать. Заметив меня, он слегка поперхнулся, положил бутерброд на тарелку и внимательно оглядел меня с головы до ног. У него было волевое лицо, крепко скроенное тело, довольно приличная одежда. Заметив его изучающий взгляд, я смутился и, проглотив слюну, отвернулся.
— Иди-ка сюда! — Он поманил меня пальцем. Преодолев искушение, я сделал вид, что это не ко мне. — Иди сюда, если хочешь поесть!
Я нехотя подошел. — На! — Он придвинул ко мне тарелку. Там лежало два бутерброда. Рука сама поползла вперед, схватила один из них, и в мгновение ока добыча была уничтожена.
— Доедай! — Он протянул мне оставшийся бутерброд. — А Вы? — Я из-за всех сил пытался сохранить лицо. Он усмехнулся: — За меня не беспокойся!
Я быстро умял и второй. Потом был стакан кофе. Я ждал. Я знал, что за все нужно платить и ждал цену. Но услышал только: — Ну, что, перекусил? Вот и славненько. Теперь и я поем. — Он взял себе что-то еще, а я в полном недоумении отошел от стола. К такому я не привык.
Потом он стал появляться каждый вечер. И каждый раз мне что-то перепадало. Я знал, что долго так продолжаться не может. Когда-нибудь счет будет предъявлен и по нему придется платить. И однажды это произошло.
*****
— Что с тобой? — Павел уставился на мои красные от слез глаза. Я не ответил и прошел в свою комнату. Я разобрал кровать и лег, отвернувшись к стене. Он тихо вошел, сел сзади, положил руку на мою спину: — Что случилось, Гоша? — Я дернул плечом, сбрасывая его руку. Он помолчал. — Я чем-нибудь тебя обидел? Тебе у меня плохо? Ты сыт, одет, у тебя своя комната, я тебя ничем не ограничиваю! Я понимаю, что сразу нам сжиться нелегко, но все придет. Мы привыкнем друг к другу. Не гони лошадей, дружок
Господи, о чем он! Да как же объяснить этой каменной глыбе, что мне нужно хоть немного тепла. Нет, вру! Много тепла. Обнимающего и обволакивающего душу и тело, чтобы раствориться в нем и любить, любить, даря себя в ответ.
— Уйду я, Паша! Не могу я здесь! — Повисло долгое тяжелое молчание. Потом он тихо сказал:
— Я не могу тебя удержать. Я привык к тебе, ты мне как младший брат. Но я знаю, ты другой и тебе нужно другое. Я хотел бы быть нежнее к тебе, но ты захочешь того, чего я дать тебе не смогу. А без этого для тебя все останется пресным, бесцветным и ненастоящим. Уходи, не будем мучить друг друга. — Он встал и вышел из спальни
Утром я ушел. Поиск пригодного для ночлега места не дал результатов. Пришлось идти на поклон к Учителю. Тот обещал больше ко мне не приставать, но по его похотливому взгляду было понятно, что сдерживаться долго он не будет. Черт с ним. Как-нибудь все разрешиться. Было на все наплевать. Опять вернулись старые заботы о хлебе насущном. Опять вернулась беготня от ментов и разгрузки машин на рынке. Потихоньку возвращались старые навыки
"бомжа". Возвращалась и старая жизнь, с ее грязью и скверной. И еще была тоска. Огромная, изнуряющая, грызущая все мое нутро. Сердце осталось там, с Павлом. Я ничего не мог с собой поделать. Я не знал, как выдрать ее из себя. Она сжигала мою душу, безжалостно гнала туда, в кафе, где он каждый день бывал. Но я знал, что потом будет еще тяжелее.
Учитель, конечно, все врал. Уже на следующую ночь он подполз ко мне, начал гладить, ласкать, а потом долго терзал мою плоть жадным ртом. Я лежал, сжав зубы и еле сдерживаясь, чтобы не дать ему в морду. И все же это было меньшим мучением, чем мое состояние там, у Павла.
Дни потянулись один за другим. Мне стало совсем плохо. Я кидался на людей, грубил, цеплялся. Все валилось из рук. Пару раз схватился с ментами, за что был поглажен дубинкой. Наехал на "черных" на рынке, и был изгнан оттуда, лишившись последнего заработка. Начал поглядывать на туалет, где малолетки бойко торговали немудреными услугами. Ну, до такого я еще не докатился, но жрать было уже нечего.
Как-то вечером я шлялся по городу, и ноги сами собой занесли меня к знакомому дому. Я долго стоял и пялился на его окна. Наверное, он сейчас дома, смотрит телевизор. Конечно, хорошо было там. Но ничего не вернуть. Я не мог довольствоваться его сдержанной заботой о себе. Я слишком его любил. Но и мучить друг друга тоже нельзя, в этом он прав. Я вздохнул и пошел прочь.
— Гоша! — Павел стоял метрах в пяти от меня. Я знал, что мне не надо на него глядеть. Нам нельзя встречаться и говорить. Надо хоть немного пожалеть себя. Я этого больше не перенесу. Но я стоял и пялил на него глаза и ничего не мог с собой поделать.
— Я тебя давно ищу! — Он медленно, словно боясь меня упустить, шел ко мне. — Не уходи! — Теперь я видел, как он изменился: щеки ввалились, обострился нос, глаза горели лихорадочным блеском. — Мне плохо без тебя. Я просто без тебя не могу. — Он, не отрываясь, глядел на меня. Его руки обхватили мою голову и прижали к груди. Потом ласково, как ребенка он взял меня на руки и понес домой. Я не сопротивлялся. Я обхватил его шею руками и завороженно глядел в его глаза. Как долго я их не видел!
Какое нелепое зрелище, когда мужик несет на руках здорового пятнадцатилетнего парня. Но нам было глубоко плевать на весь мир. Это было священодействие, и обряд соблюдался обеими сторонами истово и строго. Без дурацких улыбок и ненужных слов. Мы все друг про друга знали, и каждый с тревогой ожидал кульминации ритуала.
Он положил меня на диван, встал рядом на колени, взял мои руки в свои и прижал к своим щекам. Он прошептал: — Я люблю тебя, — и я благодарно кивнул. Он сказал: — Очень плохо, когда тебя нет рядом, — и я с удовольствием с ним согласился. Потом он сел на диван, положил мою голову к себе на колени и стал ласково и бережно гладить мои волосы.
— Гоша! Я знаю, что тебе нужны в первую очередь любовь и тепло, и ни на какую жратву ты их никогда не променяешь. Все или ничего! Ты тоже мне очень дорог. Но я другой! Я не знаю, как нужно сделать, чтобы ты понял, как я тебя люблю. Я не умею так, как у вас принято. Я буду очень стараться, и, если ты мне поможешь, у нас все получится. Но, наверное, не сразу. Пойми это и будь мудрым.
Господи, дурачок он, хоть и старше меня лет на десять! Да ты все сказал, что нужно, и этого достаточно, чтобы я любил тебя искренне и безоглядно. Ты заставил себя пойти на то, что было чуждо твоей натуре, ради меня, ради любви ко мне. И уже не важно, когда это случиться, но это будет, обязательно будет, на счастье нам обоим.
*****
— Пойдем со мной. Сегодня мы перекусим у меня дома. — Он выжидающе посмотрел на меня. Я медлил. Вот и пришел его час. Важно только, каких услуг он потребует? Сделает слугой за еду? В принципе, можно. Возьмет в дело? Вряд ли, кто я ему! Нет, все не то! Скорее всего интим. Трахнуть захочет. Или на постоянно. Надо же, с виду такой порядочный, а все туда же. Конечно, удрать никогда не поздно. Это же не та "Дача", с охраной! Попробовать можно. И я решился: — Хорошо. Только без глупостей! — как мог более внушительно добавил я. В ответ он засмеялся и, потрепал меня по загривку, не оглядываясь, пошел прочь. Я посеменил за ним.
Звали его Павлом. Квартира у него была небольшая, но чистая и уютная. Никаких решеток, входная дверь отпирается изнутри легко. Так что удрать в случае чего будет не трудно.
— Располагайся! — Он кивнул мне в сторону маленькой комнаты. Я заглянул. Ну, все ясно. Это спальня. Вот и приехали! Все, как я предполагал! Я резко повернулся к дверям. Павел окликнул:
— Постой, ты куда? Мы же хотели поесть. Ты что, испугался? Все будет в порядке, мальчик. Кстати, как тебя зовут?
— Гоша! Я уже не мальчик. И ничего я не боюсь! В спальне будем есть, что ли?
— Да, нет. Есть будем на кухне, а спать ты будешь в той комнате.
Так, значит, все же позвал к себе жить. Ну, что ж, поглядим. Так просто я тебе не дамся!
Мы поели, потом он мыл посуду и рассказывал правила нашей будущей совместной жизни. Я слушал в пол-уха, так как знал, чем все должно закончиться сегодня же ночью. И, значит, опять нужно будет делать ноги.
Я лег рано, так как за день устал, наволновался, но сон не шел. Я прислушивался к каждому шороху, готовый немедленно вскочить и дать отпор. Но все было спокойно, и я незаметно уснул.
Проснулся я поздно. Долго не мог сообразить, где я. Потом все вспомнил и всполошился. Так значит, я все-таки уснул, потерял бдительность! Не иначе, он подсыпал мне что-нибудь в кофе. И уж, конечно, оттянулся на всю катушку, пока я спал. Я вскочил, тщательно себя осмотрел, ощупал. Вроде, все цело, нигде ничего не болит. Успокоившись, я оделся и вышел из спальни. Было пусто. Я прошел на кухню. Там тоже не было никого. На столе лежал ключ, а под ним записка:
"Гоша! Я на работе. Еду возьми в холодильнике. Будешь уходить, не забудь закрыть дверь на ключ"
И все. Ни тебе поручений, ни ограничений, ни указаний, как жить! А что, если я уволоку у тебя все из квартиры? Не боишься, вот такой ты благородный! Только не надо вешать нам лапшу на уши — знаем, чем все кончится. Но ты хочешь не в лоб, с подходцем! Чтобы я размяк, нюни распустил. Ну, давай поиграем в твои игры.
А, впрочем, чего я на него взъелся? Каждый хочет получить свой кусок за свою цену. Тебе — сытая и чистая житуха, мне — молодое тело. Он же ничего не скрывал. Правда, пока ничего и не требовал. Но, счетец-то растет.
Я поел, оделся и вышел на улицу. Хотел по привычке идти к кафе, но вовремя опомнился — а зачем? Еда в холодильнике. Не надо ни попрошайничать, ни воровать. От нечего делать поплелся в старый подвал к Учителю. Тот обрадовался: — Ну, что, набегался? Понял, что лучше места не найти? Я же Гоша многого и не требую. Только люби меня. Можно и нечасто. А в остальное время делай, что хочешь, хоть приводи кого-нибудь сюда. Мне даже приятно.
При свете дня его немощное неопрятное тело применительно к сексу вызывало отвращение. Не отвечая, я вышел из подвала, зная, что больше никогда здесь не появлюсь. Делать было абсолютно нечего. Жизнь с появлением крыши над головой и жратвы в холодильнике потеряла привычный смысл. Я злился непонятно на что. Погуляв еще около часа, я поплелся домой.
Павел был дома, видимо, пришел на обед. Увидев меня, он сдержано кивнул:
— Вот и хорошо, что ты вовремя. Сейчас будем есть. — Он неторопливо разложил еду по тарелкам. Себе чуть больше, мне чуть меньше, но в общем поровну. Поев, он встал и сказал:
— Помоешь посуду. К пяти часам будь дома.
Он явился ровно в пять, отвел на рынок "Секонд хенд", долго выбирал и примерял на меня одежду. Не новую, конечно, но на мой взгляд очень даже ничего. Такой у меня не было никогда. Я смущался, бормотал "Да не нужно!", но радовался, как ребенок. Обратно я себя буквально нес на руках, мне казалось, что все на меня смотрят и восхищаются, как я красиво и добротно одет. И вдруг сообразил: — Спасибо, Павел! Он, как всегда, потрепал мой загривок: — Да, ладно!
Я не сомневался, что все у нас с ним произойдет сегодня вечером. Ну и что ж! Мужик он, видимо, хороший, добрый. Вон сколько одежды надарил! Да, и внешне очень даже ничего. Может все будет и не так уж страшно. Я вспомнил Витьку — тот ведь вернулся к "Большому". Однако вечер ничего не внес нового в наши отношения. Мы смотрели телевизор, потом стали собираться ко сну. — Иди помойся в ванной! — Павел кинул мне большое полотенце. Я понимающе кивнул и безропотно поплелся в ванную. Мылся долго, оттягивая предстоящую мучительную процедуру. Было от чего-то досадно. Конечно, за все нужно платить, но вот так, по деловому! Я вытерся и даже не стал одеваться. Вышел из ванной и встал, выжидательно глядя на Павла.
— Ты что, спишь голым? — Он с усмешкой посмотрел на меня. Я с тоской глядел по сторонам. Ну, чего он тянет. Уж лучше поскорее пусть все кончится. Павел встал, подошел к шкафу и кинул мне пижаму: — Только боюсь, что она тебе будет великовата!
Я в недоумении уставился на него. Что, и все? Я могу идти спать? Ничего не будет? Павел отвернулся и стал смотреть телевизор. Я поплелся в спальню со смешанным чувством. С одной стороны, я был доволен, что меня не тронули, а с другой — это опять оттяжка по времени, неизвестность, ожидание. Это будет висеть надо мной, как Дамоклов меч.
Ничего не было ни на завтра, ни вообще всю неделю. Я уже ни о чем другом не мог думать — это было какое-то сплошное ожидание. Я уже даже желал, чтобы все началось поскорее — хотя бы будет какая-то определенность. Павел моего состояния не замечал и никаких попыток физического сближения не делал.
Я ничего не мог понять. Зачем я здесь? Зачем я ему? У него хорошая квартира, он молод, очень даже симпатичен — сильный, стройный, какой-то очень чистый, цельный. Женщин к себе не приводит. Наверное, он меня стесняется. А я тоже хорош! Мужику надо помочь начать, а я сжался и жду удара.
Вечером этого же дня, когда Павел сидел на диване и смотрел телевизор, я подсел к нему и прислонился сбоку. Он удивленно посмотрел на меня, потом обнял рукой, притянул к себе. Моя голова была у него на плече, сильном и упругом. Я замер, наслаждаясь добрым теплом его большого тела. Не хотелось двигаться, вот так сидел бы и сидел всю жизнь. Ну почему он не мой отец или старший брат! Меня так и влекло прижаться к нему, зарыться в его одежду лицом, утонуть в ласковых добрых объятиях. Пусть бы он меня трахал! Он такой добрый и сильный. Может быть, тогда он меня полюбит, и я стану ему нужен. Я непроизвольно положил руку на его рельефную грудь и стал осторожно гладить. Потом тихонько начал расстегивать пуговицу на рубашке. Я уже откровенно его хотел, и он почувствовал мое волнение. Он схватил мою руку и сильно сжал. Его взгляд стал жестким и холодным: — Чтобы этого в моем доме я никогда не видел!
Вот это удар. Господи, как стыдно. Ему ничего от меня не было нужно. А я вел себя как последний идиот. Меня пригрели, как бездомного котенка, а мне казалось, что ждут, когда я переловлю всех мышей. Меня приготовились терпеть, а я думал, использовать.
С этого дня все переменилось. С одной стороны я расслабился, перестав ждать атаки с его стороны, а с другой не мог подавить в себе все большее желание, чтобы атака состоялась. Это становилось наваждением. Мне нравилось в нем все: тело, голос, уверенность и неторопливость в движениях, сила и надежность настоящего мужика. Нравилась и забота обо мне, сдержанная и ненавязчивая. Ставило в тупик одно — ничего взамен. Как будто я был и необязателен. Есть я, нет меня — один черт! Не то, что я боялся, что меня, как того котенка, как-нибудь вышвырнут за дверь — ничего, выживем. А бесило то, что я не понимал и не ощущал, зачем я ему нужен.
Я начал, как умел, завоевывать свое место в доме. Стал подметать, мыть посуду, убираться. Попробовал даже что-то приготовить к его приходу из того, что нашел в холодильнике. Павел каждый раз поощряюще трепал меня по загривку, но тем все и ограничивалось. Как-то спросил его, может смогу чем-нибудь помочь на его работе? Он внимательно на меня глянул: — А что ты умеешь? Учиться тебе надо! — Прав он, конечно. Не вечно же с тряпкой по его квартире бегать. Да и не мужское это дело. Но бесило не осознание своей бесполезности для него, а совершенно непонятный мой статус. Если решил усыновить, то так и скажи, да еще спроси, хочу ли я? Если я здесь на правах равного, то на каких условиях и насколько, что должен делать и как вносить свой вклад? Но все сильнее я понимал, что сам больше всего стремлюсь к одной роли — любить и быть любимым. Моя жизнь подсказывала мне лишь один способ, как это сделать. Других я не знал. Чтобы принадлежать ему безраздельно, доставлять ему наслаждение, заставить нуждаться во мне. Чтобы не прятать счастливых, влюбленных глаз при взгляде на него.
Чтобы с ужасом не смотреть, один ли он входит в квартиру или привел кого-нибудь себе на ночь. Он должен быть моим и принадлежать только мне. Господи, я же рассуждаю как настоящая баба. Еще не хватало зареветь.
В субботу вечером, когда я мылся в ванной, вошел Павел. Я замер от неожиданности и от проснувшихся надежд. Он молча повернул меня к себе спиной, нагнул, намылил мочалку и тщательно вымыл спину, ягодицы, бока. Каждое его движение отзывалось во мне волной наслаждения и желания. Я был весь одной сплошной эрогенной зоной. Уже мозги съехали набекрень и я "поехал". Уже пошла знакомая мелкая дрожь и напряглась плоть. Уже в ожидании застыло тело. И вдруг, как ушат холодной воды: — Остальное домоешь сам! — Павел бросил мочалку в ванну и вышел.
И я не выдержал. Я упал на дно ванны и заплакал, как маленький несчастный ребенок, уверенный, что никто на свете его не любит и никому он не нужен. Я пытался сдержать себя, но слезы лились в три ручья. Я трясся в нескончаемых рыданиях, проклиная и себя, и свою судьбу, и Павла с его осточертевшей заботой. Пусть все катиться к чертовой матери. Жил же я до сих пор и без Павла и дальше проживу. А подачек мне не надо, пусть котенка на улице подберет…