— Нет, дедуля, все хорошо. Это я виноватая, сначала хотела признаться, а потом будто голову потеряла… Да не волнуйтесь вы так, терпеть можно… Я видела, что вам понравилось, я крепкая, выдержу… Давайте в другой раз может сзаду будете? Обещаю, помогать буду, чтобы на внученьку любимую не сердились…
— И то правда, чтой-то я сегодня расшалился, зачем насильничать, когда по согласию завсегда слаще… На-ка вот денежку на пряники, да булавки, за беспокойство… Будешь лакомиться, дедулю вспоминать… Сказать не большой охотник я до энтого озорства, с заду-то… Вот помнится приятель закадычный был у меня — Миров Николай Васильев. Купчина первостатейный, первой гильдии, сукном и другой мануфактурой торговал, два магазина на Каланчевке держал, так вот он — другое дело… Бывало за уши бабенку защущит, раком поставит, и давай с "черного" хода охаживать, вроде бы и русский, сроду с басурманами дел не имел, а вон такая оказия…
Бабенка, которая непривычна к такому, орать возьмется, так он ей на спину примется ассигнации укладывать, бабенку любопытство разбирает, мол, сколько же купчина денег за энто отвалит, примолкнет. А он, похабник этакий, закончит, набрызгает ей вглыбь, достанет "солоб" и приговаривать примется, шутки шутковать:
— С прибытком вас, Николай Васильевич! Ехал на ярманку даром, а обратно вернулся с товаром!
Это он про то, ежели говнецо к головке пристанет, бывало, заставлял бабенку облизать все до капельки, все хихикал — "Нам чужого не надобно, своего дерьма не знаем куда девать" , а ассигнации, которые бабе на спине раскладывал, соберет до последней, да в кошель, он у него к животу был завсегда был привязан. Скуповат был, лишнего никогда не давал… Да-аа… Покуролесили мы с ним на ярманках, было дело…
Теперь-то уж не то… Нет купеческой удали, размаху. Мельчает народец, мельчает… Инородцев понаехало, некуда православному шагу ступить, кругом одни папахи, тюбетейки, да ермолки, говор вороний… . А ты, внучка, одевайся потихоньку, вечер уж на дворе…
Приехавший на извозчике Степан помог сесть в коляску. Кучер заполошно крикнул, щелкнул кнутом и скоро они были дома. Вечер был как обычно шумным и пьяным. Гуляли приказчики с мануфактуры Зюсельмана, все девицы были нарасхват. Груня Плюшка, увидев ее, всплеснула руками:
— Да что же так долго! Всех барышень разобрали, ко мне подкатывали, не глядят, что старая, почитай червонец заработала уже. Они, стервецы, все про тебя спрашивали… Видать желают благородных… Скорей снимай пальто, в залу иди… Там уж все в усмерть пьянеющие… Деньгами так и сыплют… Старичок-то как? Не больно мытарил?
Глаша проворно поднялась вверх по лестнице, скинула пальтецо, достав из портмоне скомканную трехрублевую ассигнацию, зажала в кулачке. Проходя мимо Плюшки, сунула деньги в карман платья ей, пробормотав быстрым шепотком, никто толком и не услышал:
— А это вам, Грунюшка… Спасибо за науку, внимание и ласку… Старичок-то совсем ума лишился, думал, целку пальцем порвал, вдругорядь обещался позвать… Я все как вы говорили делала, думаю, дедуля довольные остались.
Польщенная Аграфена расплылась в улыбке:
— Да об чем разговор, мы завсегда готовы, коли к нам с душой, так и мы подможем, чем можем… Всему, чему желаете научу… Мы не жадные…
В прокуренном зале, оглушительно гремела пианола, нестройный хор горланил про "славное море Байкал" , звенела посуда, туда и сюда носились с подносами официанты. Жизнь продолжалась.