Я прошла метра четыре от калитки до ступенек, каждый шаг нащупывая перед собой, как будто по минному полю шла. Ступеньки были ровные, отделанные плиткой под кирпич. Какое же было блаженство на них наступить после этого колючего бетона!
— Больненько, — пожаловалась я.
— Эх ты, — усмехнулась Маринка. — Привыкнешь ещё, сестрёнка. Заходи давай.
Она открыла дверь. Я оглянулась и увидела две пары босых грязных следов — мои и Маринкины. У самой калитки они были заметные, а на ступеньках уже почти не угадывались даже. Но ноги у нас всё равно были все в грязи, буквально чёрные.
Маринка швырнула свои сланцы в кучу обуви, которая валялась в прихожей, взяла у меня туфли и поставила рядом на пол. А потом показала ванную — дверь налево, простая, деревянная. Другая дверь была потолще, посолиднее, и вела, как я потом узнала, в сам дом.
Пол был тёплый, вроде какой-то плитки тоже. Мы прошли по нему, зашли в ванную. Маринка сразу взяла душ, включила воду, встала в ванну и стала поливать себе ноги. Я смотрела, как завороженная, на то, как вода окатывает её кожу и стекает по слегка поцарапанному белому дну ванны, смывает грязь. Несколько секунд — и вот уже у Маринки были совершенно чистые ноги, всё такие же полненькие и от колена вниз подзагоревшие.
— Какой у тебя загар интересный, — сказала я. Маринка в это время выключила воду, вышла из ванны на пол, взяла со стиральной машины разноцветное махровое полотенце и стала вытирать ноги. Я заметила, что на ступнях у неё нет никаких белых следов — нога целиком загорелая, чуть-чуть золотистая. — И полосок нет никаких.
— И не будет, — хихикнула сестрёнка. — Мы же тут постоянно ходим куда-то, то на пруд, то ещё куда. А я за селом босиком всё бегаю, вот ножки и загорают.
— Сумасшедшая, — сказала я и полезла в ванну, одной рукой подняв подол платья выше колен, чтобы не замочить. Я наступила в ванну и сразу увидела, какие оставляю грязные следы. Включила воду, ойкнула (она оказалась ледяная!) , покрутила смеситесь, чтобы было потеплее.
— Да чего такого? — рассуждала Маринка. — Я тут не одна такая. Есть, кто в кедах ходит или в берцах. А я босячка. Нас тут несколько таких девчонок. Знаешь, я кроме сланцев сейчас и не ношу ничего. Они же лёгкие: снял, и делов-то! И шлёпаешь босичком. А ле-етом, — мечтательно протянула она, — можно вообще не обуваться.
— Вообще не обуваться? — переспросила я. Для меня это было чем-то из разряда фантастики. — Так не бывает.
— Ещё как бывает! — сказала Маринка. — Вот приезжай летом, увидишь сама. У меня до самой осени вся обувь в куче валяется, а я босячу. — Она хихикнула. — В прошлом году первого сентября только стала искать, утром. И не нашла.
— И что же? — спросила я, окатывая пяточки водой.
— Да ничего, пошла в школу тоже босая. В платье, красивая, и босиком, так и припёрлась, прикинь! Меня с тех пор босячкой и прозвали. Папка ругался, но недолго. А классуха поржала и сказала, что если не обуюсь, то попросит всех мне на ботинки скинуться. — Она расхохоталась. — Так что на следующий день обулась.
— Меня бы вообще не пустили в школу. Да я и сама не пошла бы, — сказала я, представив.
Забегая вперёд, я скажу, что невинная сестрёнка Маринка была первой моей босоногой музой, из-за которой я и стала ФФ. Но тогда я не догадывалась ещё, что так будет. Я просто смыла с ножек грязь, взяла у Маринки полотенце и стала вытирать их. Махровая ткань ласкала кожу, подошвы просто горели после всего пережитого, особенно после колючего бетона.
Потом Маринка провела меня в комнату. Тёти Насти ещё не было, а её муж, дядя Витя, чем-то в тот момент похожий на усталого Юрия Шевчука, сидел за столом и читал газету. Он её отложил, поднялся из-за стола и слегка потрепал меня по голове, когда я зашла. Я поздоровалась.
— Подросла, — сказал он, посмотрел на меня. — Как дошли, девчонки? В грязи не утопли?