— Это хорошо. — Заметила мать Игнасия, — что господь просветил твой разум. — На ее лице не было и тени улыбки, и я даже подумал, что ошибся в своих предположениях. Она легко встала и, подойдя к одной стене, отдёрнула черную портьеру, не замеченную мной раньше. Жестом она пригласила меня в соседнюю комнату. Я переступил порог и застыл в изумлении.
Комната, в которую я попал, освещенная четырьмя многосвечовыми боа, была похожа скорее на будуар светской дамы, чем на келью. Стены были обиты розовыми обоями, паркетный пол не хуже, чем в богатой гостиной, но первое, что бросилось мне в глаза — это пышная кровать красного дерева, стоящая в нише. Приспущенный черно-красный бархатный полог закрывал половину кровати, оставляя на виду две большие белоснежные подушки. Вид этих подушек снова поверг меня в смятение — значит, я прав. Возле окна, скрытого темно-красной шторой, был накрыт стол на две персоны.
На нем в хрустальных графинчиках рубиновым и золотистым блеском светилось вино, окруженное тусклым сиянием серебряной посуды, которой был сервирован роскошный ужин на две персоны. В противоположном углу виднелось неизменное распятие. Дав мне осмотреться, Игнасия пригласила меня к столу. Кушанья были отличные, вина превосходные. Настроение мое поднималось и соседство настоятельницы уже не казалось мне мрачным. И все-таки мысль о подушках несколько смущала меня. Некоторое время прошло в напряженном молчании. Игнасия ела мало, но выпила два больших бокала вина. Осмелев от вина, ударившего мне в голову, я решил нарушить молчание.
— Мать Игнасия, если я правильно Вас понял, мне придется заменить всем монахиням их небесного супруга, причем не духовно, а физически.
Именно так, — спокойно ответила женщина, не принимая моего игривого развязного тона.
— Значит, грубо говоря, я должен… Нет, я все-таки не решаюсь сказать…
— Да, ты именно должен совершить великое таинство, причем с каждой монахиней и, кроме того, участвовать в нескольких летаниях.
— А не кажется ли вам, что это богопротивно?
— Не богохульствуй, сын мой, — строго сказала Игнасия, — Мы выполним обет служения господу нашему. И ты не должен оскорблять нас греховными заблуждениями. Сегодня ночью я помогу тебе очиститься от скверны
мирской и устремить твои помыслы к совершению богоугодного причастия.
— Мать Игнасия, разве Вы
— Да, — перебила меня женщина сурово, — я первая должна сблизиться с избранником господа, дабы принять на себя скверну мирскую. За этим я и пригласили тебя. А теперь, если ты уже насытился, пора…
Она поднялась из-за стола. Встал и я, абсолютно не зная, как быть дальше. Мысль о предстоящей близости с этой суровой женщиной отнюдь
не приводила меня в восторг. Игнасия, между тем, деловито собрала посуду со стола и вынесла ее в соседнюю комнату, оставив впрочем, на столе вино и два бокала вина. Затем она потушила свечи в бра, оставив лишь две, горевшие в подсвечниках на столе и подошла ко мне.
— Обнажись, сын мой, — это было сказано спокойно, С оттенком торжественности, и я, почти не стыдясь, разоблачился догола. Игнасия долго разглядывала мое тело. Пока мурашки стыда и смущения не побежали по моему животу. Наконец, Игнасия, не спуская с меня своих пристальных, завораживающих глаз, медленно подняла руки и сбросила платок с головы. По ее плечам рассыпались густые каштановые волосы. И неожиданно ее лицо чудесно преобразилось, исчезла властность, сухость, и оно стало миловидным лицом ещё не старой женщины.
Уронив платок на пол, Игнасия также медленно расстегнула несколько крючков на своей рясе, сняла пояс и грудной крест. Одним движением плеч она спросила на пол рясу и осталась такой рубашке без рукавов с большим вырезом на груди. Мой взор невольно устремился к вырезу, где виднелись верхние полукружья грудей. Игнасия впервые за этот вечер чуть заметно усмехнулась и медленно, через голову, стянула рубашку. Кровь бросилась мне в лицо. Её обнаженное тело поразило меня сильнее, чем ранее ее голос.
Предо мной было крепкое, чистое женское тело с гладкой белой кожей, ласкавшее глаз гладкостью лини. Большие, тяжелые груди с маленькими девственными сосками, полные красивые руки, спокойно опущенные вдоль тела, округлый в меру выпуклый живот с красивым треугольником тёмных, курчавых волос внизу, мощные широкие бёдра, колени с ямочками — все это приятно впитывали мои глаза. Я не был целомудренным юнцом, но еще никогда обнаженное женское тело не представало передо мной в такой откровенности, не стыдливой женственности. Оно, казалось, излучало страстный призыв. Против воли я вдруг представил это неожиданно молодое, крупное и красивое тело в своих объятиях.
Сердце мое гулко застучало и со смешанным чувством стыда, и радости я почувствовал, как поднимется во мне знобящая волна желания. Игнасия стояла неподвижно, давая мне время насладиться созерцанием ее прелестей. Лицо ее было спокойным, лишь горевшие глаза и вздымавшая грудь выдавали её волнение. Как лунатик я сделал два неуверенных шага к ней. Она медленно, не сводя с меня глаз, протянула. Свои руки и положила на мои плечи. Я вздрогнул, они были холодными, как лед.
Завороженный её взглядом, я как во сне, ощутил ладонями ее талию. Я чувствовал запах, исходивший от ее тела — запах чистой кожи, мяты, ладана. Голова моя кружилась. Женщина притянула меня к себе и наши губы встретились. Её губы были сухи и горячи. Мы стояли вплотную, тесно прижавшись, друг к другу, и я всем телом ощущал ее тело; тепло упругих грудей, нежного живота и плотных бедер. Руки мои медленно скользнули по ее бокам и легли на большие мягкие ягодицы. Словно в ответ на это, живот Игнасии еще теснее прижался к моему телу.
Поцелуй был долгим. Наши языки боролись в тесном слиянии ртов. Руки Игнасии медленно бродили по моей спине. Я чувствовал, как с каждым толчком сердца моя взбудораженная кровь устремляется вниз в расширяющиеся сосуды моего фаллоса, заставляя его, толчками напрягаться и подниматься. Оторвавшись, наконец, от моих губ, Игнасия чуть отступила на шаг и взглянула на мой живот. Её глаза блеснули, она прошептала: "Благодарю тебя господь, ты внял моей мольбе. Позволь оросить мою ниву твоим благодатным дождём.
Меня трясло как в лихорадке. Я уже горел нетерпением обладать этой женщиной. Такого со мной никогда не бывало. Я готов был броситься на неё, носдерживал себя, боясь нарушить эту торжественно возбужденную процедуру. О, это была сладостная мука! Игнасия медленно отступала, пока не достигла края кровати. На дрожавших, согнутых ногах я медленно двигался за ней, протянув руки. Не глядя, она отдернула полог и легла в постель навзничь.
— Иди ко мне! — хриплым шепотом почти приказала она и, раздвинув согнутые в коленях ноги, подняла их вверх. Свечи достаточно 6росали света и я увидел под темным клином волос между ног вожделенную манящую плоть. Не сдерживаясь более, я в один миг очутился у постели. Игнасия обняла меня и с неожиданной силой прижала к себе. Я почувствовал, как фаллос, истомившийся в ожидании, мягко и плотно вошел в горячее и влажное тело женщины. Сладостная дрожь пробежала по нашим соединённым те-там. Её тело было совсем не старое, дряблости не было и в помине.
Я почувствовал животом упругость ее гладкого вздымающегося живота, моя грудь ощутила прикосновение её теплых упругих грудей. Её по-молодому плотное и упругое тело послушно отдавалось на каждое мое движение мягко и плавно напрягалось и расслаблялось, подчиняя меня своему томительному тихому ритму, и ощущать его всем телом под собою, обладать им было необъяснимо приятно. Ноги Игнасии теперь лежали на постели, и восхитительные движения ее бедер располагали меня все более.
Постепенно ритм наших движений ускорялся, наслаждение моё становилось всё более острым и всепоглощающим. Я приник к губам Игнасии, и она страстно ответила на мой поцелуй. Наконец наша страсть достигло предела. Тело Игнасии содрогнулось, она вскрикнула: "0, святое блаженство! — и сильно прижала меня к себе. Её бедра напряглись, приподняв нижнюю часть тела. Я почувствовал стремительное приближение экстаза и впился пяльцами в её гладко-прохладные ягодицы, ощущая, как Игнасия, обхватив мои ягодицы, с силой прижимает меня к себе. Жаркая волна упоительной, удовлетворенной страсти захлестнула меня и выплеснулась в её лоно.
Потом мы отдыхали, распластавшись на широкой кровати.