— Мы? — медленно переспросил Обэнон холодным тоном. — Кто это, позвольте поинтересоваться, "мы"?
— "Аурига" и ее персонал, — гордо заявил Джонс. — Если приказ не исходит от Рамреса, мы совершенно не обязаны подчиняться.
— Идиоты, — заорал майор, да так, что Джонс буквально сжался в комок. — Какие же вы идиоты! Вы все испортили! Сказано же было: не лезьте, что тут сложного? Теперь, если Рамирес узнает, все пойдут под трибунал! Да, и я тоже, но это дело утащит с собой всех — вас, капитан, Уорена, Гэндимена, всех!
Даже в сумраке каюты видно было, что капитан побледнел. Обэнон остановился, чтобы перевести дух, но капитан не сказал ни слова. Ждал.
— Отведите меня к Рипли! — коротко велел майор.
На Рипли опять был все тот же полупрозрачный халат, который едва прикрывал ее наготу, но груди… Обэнон сразу же почувствовал разницу. Теперь они были больше, похоже, наполнились молоком и стали напоминать большие бидоны. Крупные коричневые соски хорошо просвечивали сквозь халат.
Также полупрозрачная одежда совершенно не скрывала ссадин. Губа распухла — похоже, кто-то из морпехов хорошо засветил женщине. Костяшки сбиты — видимо, Рипли в долгу не осталась.
— Она чуть не убила четверых, — шепотом сказал капитан.
Обэнон только кивнул. Он был удивлен только тем, что они, все же, остались в живых.
Тут Рипли подняла на него взгляд — и в этом взгляде майор почувствовал такое бешенство, что если бы женщина могла убивать глазами, сейчас в нем прожгло бы хорошую дыру. Она вскочила, в ярости взмахнула руками (халат распахнулся, как тогда, когда она готова была его задушить, позволяя увидеть ее нагое тело в мельчайших подробностях) , подскочила к стеклу и с силой саданула по нему кулаком.
— Ты! — прохрипела она. В глазах пылал пожар, в ее горле что-то клокотало, на шее пульсировала вена. Женщина хотела сказать еще что-то, но бурлившая в ней ярость не позволяла. Звериное сейчас взяло в ней верх над человеческим.
— Я не хотел… — только и успел сказать он, но тут к Рипли вернулся дар речи.
— Проклятый лживый ублюдок, — выкрикнула она. Черные злые глаза, казалось, буравили его до глубины души. — Ты обещал мне! Обещал — и солгал! Они забрали моих детей.
Она всхлипнула, и Обэнон с удивлением увидел на ее лице слезы. Но тут же понял, что это — слезы бессильной ярости.
— Я не хотел… — еще раз повторил он, но Рипли перебила его.
— Плевать мне, чего ты не хотел! Они забрали моих детей. Не дали даже приложить их к груди. Вот, смотри!
Она распахнула халат, прижалась большими сиськами к стеклу, разделявшему их.
— Зачем мне теперь эти бидоны с молоком? — буквально простонала она.
А потом вновь ударила кулаком по стеклу.
— Я убью тебя! Убью, лживый ублюдок!
— Рипли… — он вновь попытался что-то объяснить, но в этот момент она ударила по стеклу с такой силой. Что по нему поползла тонкая трещина. Благодаря высокому росту, Рипли смотрела на Обэнона сверху вниз, сверлила его черным диким взглядом — и била, била, била по стеклянной стене.
Этого не может быть, с ужасом подумал майор, стекло рассчитано и не на такие нагрузки. Оно должно удерживать разбушевавшихся здоровяков. Останавливать любого человека. Или Рипли уже не…
Как завороженный, он, не пытаясь ничего говорить, наблюдал за тем, как она колошматит по стеклу кулаками, разбивая руки в кровь, а по стеклу ползут, змеятся, множатся трещины.
Потом кто-то догадался пустить в камеру усыпляющий газ, и Рипли упала без чувств.
Майор собрал Джонса, Уорена и Гэндимена в лаборатории, а теперь орал на них, словно они — нашкодившие малявки, а он — устраивающий выволочку отец.
Их лица были мрачны. Они слушали.
— Идиоты! — бесновался Обэнон. — Я ничего не сообщал Рамиресу, потому что не был уверен, выживет ли Рипли, выживут ли ее дети. Любые доклады имели смысл лишь в том случае, если эксперимент был бы однозначно удачным или так же однозначно неудачным. А вы что? Что вы наделали? Что мне теперь доложить генералу? Что руководство "Ауриги" и верхушка ее научного персонала нарушили приказ и наворотили такого, что теперь хрен разгребешь?