— Это его-то мало?! — усмехнулся Юрка. — Да этот кобель даже быка способен умотать! И вообще: он такой: он целуется лучше всех: и с ним интересно: и вообще: — Никите друг показалось, что блондин сейчас заплачет.
— Юр, я уже ничего не понимаю! Зачем ты тогда уехал?
— А что ты мне предлагаешь?! — вдруг гаркнул на него Юрка. — Что?! Влюбиться-жениться?! Хорошо, да не про меня всё это.
— Почему не про тебя?
— Покачену! Шлюхой был, шлюхой и помру.
Блондин замолчал, напряженно изучая узор на салфетке. Никита чувствовал, что ему больно, но чем помочь, не знал. Осторожно он положил свою руку поверх юркиной.
— Юр, а правда, что с тобой не так? Почему ты такой? Ты мне никогда о своём прошлом не рассказывал. Я, наверное, лезу не в своё дело, ты уж извини:
Юрка криво усмехнулся:
— Наверное, думаешь, что меня в раннем детстве кто-нибудь насиловал часами, пока я не стал таким извращенцем? Не-ет. Я бы даже сказал, всё с точностью до наоборот.
— Это как это?
— А так это. Я в приюте вырос. У нас там на этот счёт такие строгие правила были, что даже дотрагиваться до своих гениталий не разрешалось. Во время сна — руки поверх одеяла. За одно подозрение в дрочке ребят в карцер сажали. Это у нас директриса была такая повёрнутая на целомудрии. Старая дева, крыса, мать её! Ей бы волю — она бы нас всех кастрировала, а девчонок в пояса верности нарядила. Нам каждый вечер лекции читали о вреде плотских утех. Каждый вечер талдычили о том, как дьявол совращает разных людей, уродует похотью их невинные души, а они потом горят в аду. Каждый вечер одно и то же! Весь мозг выебали! Вот только вряд ли эта старая ведьма рассчитывала на то, что это и обратную реакцию может вызвать:
Никита молчал, не зная, что на это сказать, как утешить друга. Юрка, опустив голову, сгорбился и выглядел таким жалким и несчастным, что слёзы наворачивались на глаза.
— Знаешь, я иногда думаю: может и впрямь зря сбежал: — вдруг тихо и неуверенно проговорил он.
— От Фролова?
Юрка кивнул, не поднимая головы.
— Так вернись! Они же здесь!
— Не могу:
— Юрка, да брось! А если они завтра отчалят? Ты же потом локти себе будешь кусать!
Блондин лишь отрицательно замотал головой.
В этот момент чья-то тень заслонила дверной проход. Никита обернулся и аж подпрыгнул на месте! Он стал трясти юркину руку, пытаясь привлечь его внимание. И как только Юрка поднял глаза, то мгновенно вскочил, словно на пружинах, и замер у края стола. В дверях стоял капитан Фролов.
Никите показалось, что Юрка сейчас кинется бежать. Но он не шевелился, словно кролик, загипнотизированный змеёй. Капитан медленно шёл по проходу, пока не оказался почти вплотную к светловолосому парню. Тут Никита заметил, что у Фролова слегка дрожат губы, да и не только — парень удивлённо вглядывался и не мог поверить, что это каменное, с грубыми чертами лицо способно выражать столько эмоций. На Никиту капитан не обращал ни малейшего внимания и, скорее всего, даже его не видел.
— Юрочка, — чуть дрожащим голосом проговорил Фролов, — ты что же это: ты это насовсем?
Юрка вдруг сделал шаг вперед и уткнулся носом капитану в грудь. Бывалый "морской волк" в ответ обнял паренька так нежно и осторожно, словно он был хрустальным. И тут совершенно неожиданно Юрка прижался к капитану и заплакал. Он плакал так, как это делают те, кто почти никогда не плачет: без всхлипываний, а какими-то сухими звуками, похожими на лай охрипшей собаки. Никита почувствовал себя неловко — эта сцена не предназначена была для чужих глаз. Аккуратно боком он протёрся к выходу и выскочил на улицу.
Возвращаясь домой, он думал о Юрке и его внезапных слезах. О чём он плакал? О своей изуродованной чужим ханжеством психике? О навсегда утерянной возможности быть счастливым? Или оттого, что замёршее сердце стало оттаивать? Никите очень бы хотелось верить, что последнее. Ведь, как ни крути, человек не должен быть один.
Человек не должен быть один! Можно перетрахать весь балтийский флот, но быть при этом безумно одиноким. Можно мотаться по морям, атаковать пиратов, открывать острова, но никогда не быть счастливым. А вот он, Никита, счастлив. Счастлив, потому что у него есть Васька. А море: Ну, что море? Море — вон оно, десять минут ходу. И возможность видеть его только с одной стороны, а не вокруг — не самая высокая цена за удовольствие каждый вечер засыпать, держа в объятиях своё личное рыжеватое, чумазое, веснушчатое счастье.
Когда Никита вошёл в комнату, Васька уже спал. "Что это он так рано? — подумал парень. Но потом его взгляд упал на буфет в углу, и причина поспешного "бегства" Лисёнка в постель стала ясна: на буфете стояла ополовиненная банка с вареньем. "Полбанки за один присест! — подумал Никита. — Ах ты обжора! Ну, погоди у меня!". Рассерженный, он шагнул к кровати.
Лисёнок лежал на спине. Одеяло сползло куда-то вниз. Губы пацана были все в варенье.
"Ах, паршивец, — улыбнулся Никита, — ведь знает же, что моим первым желанием будет облизать эти сладкие губки. А дальше всё пойдет по его сценарию. И за варенье ему не попадет. Ну, хитрюга! И ведь наверняка не спит, а притворяется".
Всё ещё улыбаясь, Никита разделся и полез в постель к Ваське.