В проходе встала голая по пояс, как почти все в вагоне, тётка средних лет, прикрывая большие обвисшие груди руками — её бедра облепила какая-то белая изношенная тряпка (из недр моей памяти выплыли два слова — "нижняя юбка") : "Хлопцы! Дивчата! Ведь уже совсем поздно — даже свет выключили! Ну что ж вы шумите — разве не понимаете? Ну — едете домой после службы — это хорошо, но ведь тут и дети, и женщины — а вы матом ругаетесь! Отдых всем нужен, не только вам!" Володька-матрос аж встрепенулся весь: "Мамаша — никаких проблем! Да мы разве нарочно? Просто понимать надо — я вот больше трёх лет дома не был! Дочку собственную ни разу в глаза не видел, а ей скоро четыре года будет! В кругосветку ходил, земной шар два раза обогнул — а женщин, бывало, по полгода слыхом не слыхивал и видом не видывал! Вы думаете, Володька — баламут? А я — старшина второй статьи, между прочим — хотите, грамоты и значки покажу?" — "А меня упрекают, что бездетная! Вы думаете, Норильский комбинат — это рай для девушек? Вы хоть знаете, сколько недель мы без выходных отпахали? А по сколько часов каждую неделю вкалываем, да в каких условиях?!" — поддержала Алевтина. Однако было видно, что слова женщины задели за живое, все как-то сразу протрезвели.
Тётка перестала прикрываться, и гордо выпрямилась — её груди оказались не такими уж и обвислыми, и совсем не безобразными: "А вы считаете — в наших колхозах жизнь райская? Я вот на птицеферме работаю — все думают: цыплятки-курочки, лёгкий труд! А я этих кур тысячи за день вот этими руками перетаскиваю. Кто бы только посчитал, сколько это тонн получается! Вот вы всё — мамаша, мамаша — а мне ещё сорока нету! И детей четверо — младшая моложе твоей дочки — через неделю только три годика будет! А старший Колька — в армии уже! И все в этом вагоне такие — панов в плацкарте нету! И отдых каждому нужен!" Все как-то сразу посерьёзнели, и Володька сказал: "Вы уж простите нас за всё — тише нас теперь во всём поезде никого не найдёте! Но раз вы мать солдата, то и для всех нас вы — мать, уж не обижайте, выпейте с нами!" Женщина как-то обмякла, и даже помолодела: "А что ж, если нальёте — так и выпью, хочь и жара!" Все очень сдержанно загалдели, усаживая женщину поближе к столу, Рысев разлил по стаканам остатки водки. Вдруг Галина подняла стакан: "А можно я скажу? — За солдатских матерей и за их сыновей! Чтоб матерям дождаться своих сынов, а солдатам — честно служить и доблести отцов не потерять!" все дружно чокнулись и выпили. Прожевав кусок колбасы и закусив редиской, женщина неожиданно робко спросила: "Ребята, вот вы долго служили, многое видели — ну ответьте мне честно: правда ли, что в стройбатах только уголовники да нерусские служат?" Толик-погранец ответил первым: "Вы уж простите, не знаю как звать-величать?" — "Да зовите Раисой! Ну а неловко — так тёть Раей!" — "Ну вот, тёть-Рая — Союз у нас большой, нерусских в любой части полно! А вообще армия есть армия — тут очень много от случая зависит, куда попадёшь! Надо просто быть мужчиной, на службу не напрашиваться, но и от службы не увиливать — вот и все секреты! А стройбат или кремлёвская охрана — дело десятое, хрен редьки не слаще!" Глаза у меня буквально стали слипаться, и я лишь каким-то чудом дошёл до своего купе и сразу же завалился спать.
Но ни разу до этого мне не приходилось просыпаться столько раз, как той ночью. Первый раз дал о себе знать выпитый у Рысева лимонад — ну вот нахрена было допивать вторую бутылку подряд? Мочевой пузырь просто лопался, и я отправился в туалет, по дороге рассматривая голые тела пассажиров. В солдатском купе сплелись две пары в одинаковых позах — девушки сидели на коленях парней лицом к партнерам, обхватив их бёдра своими ногами. Толстуха вращала задом, а Алевтина подпрыгивала, как бы скакала на лошади. "Вот не спится людям!" — подумал я, и по инерции открыл лишнюю дверь, очутившись в тамбуре. Прямо перед собой я увидел голую женскую задницу — это оказалась Галина. Она всем телом прижималась к Рысеву, и лишь её попа двигалась, то прижимаясь к парню и приподнимаясь немного вверх, то отодвигаясь и разводя ягодицы. Не прерывая этих движений, она как-то особенно жалобно проговорила: "Уйди, мальчик, родненький, пожалуйста уйди!" Я повернулся, и зайдя в туалет, отправился спать.
*****
Разбудила меня проводница, тряся за плечо, но обращаясь при этом к красивой Юле: "Девочка, солнышко, ну выручи, пожалуйста! Совсем мест нет — а мне женщину больную посадили, по телеграмме на похороны едет! Ну полежи вот с мальчиком, пока Лариса выйдет — вы же небольшие, вполне поместитесь!" Юля возмущённо ответила так громко, что на неё зашикали со всех сторон: "Я с мальчишкой лежать не буду! Уж лучше дайте мне тогда третью полку!" — "Да где же я её тебе найду — ты посмотри, вещей сколько! Весь вагон забит — дышать нечем! Да и не в этом дело — ты там до смерти зажаришься! И думать о таком не смей — уж лучше я под суд пойду!" Вдруг красивую Юлю осенило: "Так у меня же дядя с бабушкой в этом вагоне! Я лучше к ним пойду!" Проводница обрадовалась: "Вот и хорошо, детка! А я тебе твою постель соберу аккуратненько, а потом также и постелю!" Уже в проходе Юля пробовала возразить, что никакая она не детка, но проводница перестелила постель и привела толстую пожилую женщину, опиравшуюся на костыль. Вдвоём с Ларисой они с трудом стащили с женщины промокшее платье, под которым не оказалось никакого белья. Уложив женщину, они накрыли её по пояс простынкой — видимо, для приличия, и я со своей полки так и не успел рассмотреть ничего, кроме жирной груди. Вскоре я опять задремал.