— Хм! А я впервые попробовал, когда мне едва пятнадцать исполнилось — буквально на другой день… с девчонкой из соседнего подъезда — у неё дома… сама меня позвала, и сразу — по полной программе: и туда, и сюда… классно, бля, получилось!
Баклан проговорил всё это так, что на какой-то миг сам поверил в то, что сказал… на самом деле до армии он, несмотря на свою симпатичность-стройность, попробовать ни с кем не успел — как-то так получилось, что в плане секса у него до армии ни с одной девчонкой не сложилось, то есть, в армию он ушел девственником, и все два года, как и до армии, упражнялся-кайфовал исключительно с Дуней Кулаковой… только кто ж в этом будет признаваться? Девственник в двадцать лет — это разве мужчина? Это всё равно что лох или "ботаник" какой-нибудь… лох или "ботаник", и не более того! А младший сержант Бакланов был не только симпатичен и строен, но еще он был самолюбив, а потому Архип был не первый, кому он, младший сержант Бакланов, мимоходом вешал лапшу на уши про то, как впервые лично он в пятнадцать лет… и как лично он в первый раз сразу — "туда" и "сюда"… и как классно всё это было.
— Ну, это у кого как… — Архип, ничего не имея против того, что его собеседник лишился девственности в пятнадцать лет, кивнул головой; поскольку Архип не врал сам, у него не было никаких оснований сомневаться в словах Баклана.
*****
Архип, он же рядовой Архипов, сам для себя не смог бы внятно ответить, что толкнуло его, переступая порог комнаты для умывания, откуда был вход в туалет, затаить дыхание и стараться ступать при этом максимально бесшумно… во всяком случае, то, что он там увидел, заранее обнаружить-увидеть он никак не предполагал — не было у него на этот счет никаких ни мыслей-предположений, ни подозрений, ни, тем более, тайных желаний.
Рота была на выезде — на полигоне, где в течение трёх дней должна была отработать очередные нормативы, и потому в казарме было шаром покати: от всей роты в казарме осталось всего-навсего четыре человека. Во-первых, это был рядовой Архипов — круглолицый румяный парень, по жизни настроенный на позитив; призывавшийся на полтора два, Архипов был молодым "стариком", то есть "стариком" он стал только-только — служить ему в этой нетягостной номинации оставалось ещё полгода… Младший сержант Бакланов, в повседневном обиходе именовавшийся Бакланом, уже, в общем и целом, не служил, а зависал в ожидании дембеля — конституционный долг он отдал без особых залётов и происшествий, то есть, говоря языком коммерции, вернул долг без каких-либо штрафных процентов, так что в самом ближайшем будущем ему по праву грезилось море водки и куча баб, а также работа в органах правопорядка; был младший сержант симпатичен и строен, а еще он был не в меру самолюбив — завершить свою службу в качестве дежурного по роте он согласился по личной договорённости с командиром роты, который пообещал сразу же после возвращения с полигона дать команду на его увольнение с присвоением очередного воинского звания… Рядовой Заяц, только-только прибывший в роту из "карантина" и еще не поставленный ни на какую должность — именно по этой причине ему на полигоне делать было пока совершенно нечего — был оставлен в роте для реального несения службы, поскольку ожидать, что рядовой Архипов или будущий сержант Бакланов будут в течение трех дней что-либо делать по поддержанию порядка, трезвомыслящему командиру роты явно не приходилось; рядовой Заяц по прибытии в роту тут же получил погоняло Заяц, что, в общем-то, было совершенно неудивительно и даже для него, для рядового Зайца, вполне естественно — в школе миловидный Дима Заяц тоже был Зайцем… И еще, помимо этих троих, в расположении роты — довеском к рядовому Архипову и рядовому Зайцу в качестве третьего дневального — пребывал ефрейтор Кох, ротный писарь, имевший прозвище Шланг, причем прозвище это, данное Коху сразу же после первой бани, было мотивировано едва ли не больше, чем прозвище Заяц для рядового Зайца, о чём, быть может, следует сказать чуть подробнее, поскольку происхождение прозвища ефрейтора Коха этого стоит.
Дело в том, что у ротного писаря, щуплого и тщедушного, внешне неказистого, был совершенно выдающийся орган, коим одни по призванию судьбы клепают себе подобных, чтоб не прервался род человеческий, а другие, коих тоже немало, тешат-услаждают или исключительно себя, или себя и близких себе по духу, делая это просто так, то есть без всякого воспроизводства… хотя, что значит — "тешат-услаждают исключительно себя"? В определённые периоды жизни, и прежде всего на её заре, то есть в детстве и юности, этим органом услаждают себя и только себя все поголовно — без всякого исключения, но это к слову, — член у писаря свисал вниз сантиметров на двадцать, в диаметре был соразмерен длине, то есть изрядно толст, на взгляд казался мясисто-сочным, и яйца, зримо крупные, тяжеловесно тянущие мошонку книзу, были огромному члену под стать, так что на фоне тщедушного тела всё это хозяйство смотрелось почти запредельно… так вот: в бане, напрочь позабыв о всякой видимости приличия, парни пялились на Коха — точнее, на его "хозяйство" — совершенно неприкрыто, что уже само по себе могло свидетельствовать о необычности видимого, поскольку всякие задержки взглядов на сослуживцах ниже пояса во время помывки в бане "по умолчанию" не практиковались — во избежание всяких-разных двусмысленностей и прочих недоразумений, так что если кому-то и хотелось, пользуясь случаем, усладить свой глаз неспешным созерцанием, то он был вынужден волевыми усилиями то и дело себе в этом отказывать, благоразумно маскируясь под всех и, таким образом, соблюдая некий общепринятый "стандарт" поведения полностью обнаженного бойца, публично находящегося среди таких же, то есть совершенно обнаженных, сослуживцев… а тут — не член, не пенис, не фаллос и даже, говоря деликатно, не хуй, а целый хуище! — внушительная штуковина, похожая на… "шланг!" — кто первый произнёс это самое слово, разобрать в шуме воды было затруднительно, но слово это прозвучало вполне отчетливо, и возразить что-либо было затруднительно, — так член ефрейтора Коха получил вполне адекватное определение, а сам ефрейтор Кох благодаря члену заполучил прозвище, которое с учетом специфики его службы оказалось просто "в десяточку".
Вот эти четверо — "квартирант" Бакланов, молодой "старик" Архипов, отслуживший полгода писарь Кох и во всех смыслах не только бесправный, но и в течение какого-то времени потенциально гонимый "салабон" Заяц — и составляли весь личный состав роты, оставленный в казарме для поддержания порядка, а также сохранения имущества. Поскольку порядок в роте по причине отсутствия личного состава нарушать было некому, то основная задача сводилась к сохранению ротного имущества, на которое могли запросто позариться, пользуясь отсутствием личного состава, лихие бойцы из рот соседних.
Заправленные кровати, которые в обычные ночи проявляли все признаки жизни — скрипели, храпели, сопели и постанывали, теперь в мутно-фиолетовом свете дежурного освещения казались безжизненными, и таким же точно безжизненным казалось само спальное помещение — пустое и потому непривычно гулкое… Плохо было то, что дверь в помещение казармы не имела замка, а значит — нужно было кому-то ночью не спать обязательно, чтоб лихие бойцы их других рот что-либо не упёрли… понятно, что не спать предстояло рядовому Зайцу и ефрейтору Коху — они делили ночи и дни пополам, Архип этот процесс контролировал, а младший сержант Бакланов — в соответствии со своим статусом — осуществлял общее руководство, причем, желая получить звание сержанта, он объяснил рядовому Архипову, что ломать пальцы веером перед Шлангом и Зайцем сейчас не время, что нужно, поскольку все они в равной мере отвечают за вверенное им имущество роты, задротов не только напрягать, но и мало-мальски подстраховывать… ну, например: пока Заяц или Шланг будут драить писсуары либо выполнять какую-то другую полезную для казармы работу вне пределов видимости входной двери, покараулить тумбочку дневального для него, для Архипа, будет совершенно необременительно, с чем рядовой Архипов благоразумно согласился, тем более что караулить тумбочку можно было в абсолютно ненапряжном лежачем положении — с нескольких первых кроватей она, эта самая тумбочка, было отлично видна.
Ну, и вот… собственно, никто из будущих участников действа, разыгравшегося в пустой казарме, ничего т а к о г о не предполагал и уж, во всяком случае, совершенно точно не планировал — всё случилось спонтанно, то есть непреднамеренно, что лишний раз наводит на мысль о тех скрытых возможностях, которые априори есть в наличии у каждого, но которые до поры до времени могут быть неведомы им самим… Была уже ночь, или был поздний вечер — это уж кому как нравится, а только часы показывали почти одиннадцать, и ефрейтор Кох, с головой накрывшись одеялом, бесчувственно спал в своей постели, поскольку ему в два часа ночи предстояло менять "на тумбочке" рядового Зайца; младший сержант Бакланов, который мог спать в любое время и спать столько, сколько захочет, но которому именно по этой банальной причине спать совершенно не хотелось, сидел в канцелярии — на старом-престаром компьютере Баклан машинально раскладывал пасьянс, бесцельно убивая время; никаких интересных программ на компе не было, сам комп был стар, как динозавр, и дежурные по роте нередко использовали его для того, чтоб скоротать время суточного наряда — играли ночами кто в "косынку", кто в "пинбол" или "солитер"… Архип, который за неимением никакого другого — более продуктивного — занятия нехило вздремнул между обедом и ужином, сидел тут же, в канцелярии; спать он, понятное дело, не хотел, а чем заняться еще, кроме сна, он совершенно не знал; рядового Зайца, чтоб тому в отсутствие роты служба не показалась мёдом, рядовой Архипов оправил драить писсуары, причем к постановке задачи он подошел вполне прагматично: три писсуара из десяти через час должны были сверкать "нежнейшей белизной".
— Гусь уже дома… — нарушая молчание, проговорил Архип и, мечтательно вздохнув, добавил — мысль свою закончил: — Может, сейчас на бабе лежит — засаживает по самые помидоры…
Говоря всё это, Архип совершенно не хотел подколоть-уесть сидящего напротив младшего сержанта Бакланова — типа того, что Гусь, мол, дома уже, Гусь как свободный гражданин дрючит-шпилит баб по полной программе, а ты, Баклан, еще здесь торчишь, дрючишь, как лох последний, вместо бабы допотопный комп — но младший сержант Бакланов именно так расценил слова Архипа, а потому, не отрывая взгляд от монитора, язвительно процедил:
— Пусть засаживает — этого добра на всех хватит… мои бабы от меня никуда не денутся — я их однозначно буду драть через пять дней, а тебе, Архип, ещё полгода на всё на это только облизываться придётся… так что, ровно через пять дней ты точно так же, как сейчас про Гуся, вспомни-подумай и про меня, а я уж, так и быть, одну свечку за тебя, страдальца, поставлю в каком-нибудь сочном храме — кину смачную палочку за тебя, здесь оставшегося…
— Дык, а что? Кинь за меня… я разве против! — Архип тихо засмеялся. — Только ты, Саня, когда кончишь, так и скажи ей… ну, типа: "Это привет от Андрюхи Архипова!" Бля, прикольно получится… — Архип, говоря это, засмеялся снова: было видно, что мысль такая ему понравилась — пришлась по душе. — "Это привет от Андрюхи Архипова"… Саня, скажешь так?